Виктор Вавич (Книга 1)
Шрифт:
– Вот так, извините, боднешь в стекло башкой, и кто отвечает? Особенно, если до свадьбы не успеет зажить? А? Скажем, завтра свадьба... Вот как у меня.
– Санька глянул на квартального.
– Вы презираете, может быть, полицию? Но для женщины...
– В это время конка стала, оборвался скрип, и громко, на весь вагон, слова ударили "для женщины"...
– Разъезд!
– сказал кондуктор и вышел. Санька боялся, что кто-нибудь войдет и увидит, как ему в ухо говорит квартальный.
–
Санька хотел сказать: "Лучше умереть, чем это" Но глянул в глаза квартальному, и остановились слова. И Санька утвердительно мотал головой
– Если б она мне сказала: "Виктор, будь офицером", я бы... Конка со скрипом дернула, и Санька не слыхал конца, но все глядел в глаза квартальному и мотал головой:
– Да, да
Дверь взвизгнула, обмерзшая баба втиснулась, прятала кошель, вороша юбки.
– Позвольте представиться, - встал квартальный, - Виктор Вавич! Виктор сорвал перчатку и протянул руку.
Санька привстал и пожал руку квартальному, и тут только вспомнил околоточного из Петропавловского участка.
– Слушайте, Бог с вами, - сказал Санька. Он встал и наклонился к самому уху Вавича, держа его за руку.
– Бог с вами, а я с полицией не знаком, - и Санька с силой придавил его руку.
Виктор повернулся и, дернув дверь, выскочил из вагона.
Санька смотрел Виктору в обиженную спину. Входили новые люди, дули в руки, колотили нога об ногу, и Саньке хотелось, чтобы опять вошел квартальный - помириться? подраться?
– Все равно сволочь, - сказал Санька в треск конки, повернулся и стал ногтем процарапывать изморозь на заиндевевшем стекле.
"Может, и рубаха-парень, да зачем лезть в приятели?" И Санька вспомнил песенку:
Сидел я на скамье,
Со мною мой приятель.
Ах, так его и так,
Квартальный надзиратель.
И Санька улыбнулся и весело оглядел весь вагон.
Санька вышел. Скрип саней, извозчичий звон и "эй" после визга конки приятной музыкой поласкали уши.
Санька нащупал в кармане Алешкины деньги, и снова холодок дохнул под грудью. Санька поднял голову и зашагал крепким шагом. Дыхание поднимало грудь. "Прикладом в морду, - и тогда мы все одни..." Значит, непременно, непременно надо, чтоб это было, - и тогда пойдет дым. Что-то жуткое толкалось Саньке в грудь и сбивало дыхание.
"Трушу, что ли?" - вдруг мелькнуло в голове. И Санька сжал брови.
Заткнись
– АННА Григорьевна - вам!
– Горничная протянула сложенный вдвое клочок бумаги, дрянной, замусоленной.
Анна Григорьевна тревожно вскочила, свезла набок бархатную скатерть, выхватила
И читала, держа Дуняшу за руку. Дуняша глядела в пол. Незнакомым, прыгающим почерком было написано карандашом: "У меня тридцать девять, отсюда гонят. Посоветуйте, родная, как? Простите мне все, все. Башкин".
– Он ушел?
– крикнула Анна Григорьевна.
– Мы здесь находимся, - ответил спокойный голос из прихожей, и Анна Григорьевна рванулась вперед.
– Откуда?
– Номера "Ман-репа". Здравствуйте, мадам. Очень просто, что неудобно. Может, зараза какая. Жильцы опасаются. Все же знать надо - не больница, а номера, - и человек назидательно покачал головой.
– Ответ будет?
– Скажите - сейчас, сейчас буду. Давно?
– Анна Григорьевна совала человеку в руку двугривенный.
– Третьи сутки с этой ночи пошли.
Анна Григорьевна покраснела, на минуту сжала у груди руки, Подняла брови над широкими глазами. Дуня захлопнула дверь.
Анна Григорьевна бросилась одеваться. Несколько раз в калошах возвращалась к себе в комнату: деньги, термометр, одеколон и йод, йод! непременно, на всякий случай, совала в ридикюль.
Анна Григорьевна остановила извозчика и тут спохватилась: куда ехать? Она нерешительно сказала, запыхавшись от страха, что забыла:
– Монрепа!
Извозчик отпахнул пригласительно полсть.
– Мон-Репо, - надумалась Анна Григорьевна.
– Как все слава Богу...
– Где господин Башкин?
Анна Григорьевна от волнения тяжело дышала грузной грудью.
На полутемной лестнице горел газ, и грязный номерной зло стукал облезлой щеткой об пол. Жареным луком и помадой пахнуло из коридора.
– Боже мой, Боже мой, - шептала Анна Григорьевна, - в такой трущобе третьи сутки.
– Она часто дышала, карабкаясь по крутой деревянной лестнице.
Она стукнула в дверь в конце коридора и сейчас же открыла. В узенькой комнате рябые обои, замерзшее окно и койка - Анна Григорьевна только ее и видела.
– Господин Башкин?
– сказала она с порога.
– Господин Башкин, я боюсь сразу, я с холода.
Башкин поднялся на постели, он сидел. Он протянул без слов вперед руки, потом сжал их у груди и без слов зашатал головой.
– Боже мой, Боже мой!
– крикнула Анна Григорьевна и, как была в шубе, кинулась к Башкину.
– Милый мой, родной, что с вами?
Она обняла его за голову и целовала в темя, а Башкин плакал. Плакал, и вся боль вытекала слезами. Он совсем лег на плечо Анне Григорьевне, прильнул щекой к бархату, а она, все еще задыхаясь, в неудобной позе, прибирала волосы с его лба.