Виктор Вавич (Книга 1)

Житков Борис Степанович

– Пришла я и пришла, - говорила, запыхавшись, Груня и ловила старухину руку, наугад, на память, в красной полутьме лампады.
– Груня я, Груня. Викторова Груня, - и жала жарко бесчувственную руку. Поцелуем давила и все говорила: - Груня я, Груня, Викторова Аграфена.

– Дай глянуть-то... поди, милая, сюда, - и старуха здоровой рукой гребла Груню за мокрую шапку к себе и целилась попасть губами в губы.

Жаркое-жаркое тянула к себе старуха. Она не видела лица, только чуяла дыхание, жаркое, громкое, и плотными губами

придавила Груня старушечьи губы и закрыла глаза на секунду... И больше нельзя было, и оторвались, чтобы не отошло назад, оторвались, так и не видевши друг друга.

На пороге стояла Тая с лампой.

– Не надо, не неси, Бог с ней... глаза режет, - сказала старуха. Слабо махнула рукой и устало бросила ее поверх одеяла.

Груня хотела подняться.

– Стой!
– шепотом сказала старуха.
– Стой, стой!.. Возьми руку мою правую... возьми, возьми, я не могу. Сложи пальцы, так. И перекрести себя. И Вите передай. Так и люби, как любишь. Иди... старика приласкай. Бедный он...

Груня встала. Три раза перекрестилась на образ, вышла и тихонько заперла двери.

Маруся

– НУ-С, довольно возиться, - сказал басок.

И перед Башкиным резкими зелеными углами стал стол. Жандарм тряхнул его за плечо.

– Довольно-с истерик!
– назидательно, хмуро сказал полковник. Говорите дело. Ну-с!
– уже крикнул полковник. Кивнул жандармам.

Они, звеня шпорами, вышли вон.

– Эс и эс? Ну? Нечего бабу разыгрывать!
– полковник поднялся. Встать!
– крикнул он Башкину в лицо.

И Башкин не знал, какая сила подняла его, и он встал.

– Довольно дурака валять!
– крикнул полковник. Офицер тоже стоял, он злыми, обиженными глазами глядел на Башкина.

– Вам сейчас, как честному человеку, предлагают помогать работе государства. Понял?
– И полковник вонзил глаза в Башкина, в самые зрачки, вонзил и пригвоздил на миг.
– А то, знаешь?

И метнулась искра, и замутилось холодом внутри у Башкина. Острым холодом взвилось под темя. И прошла, продышала секунда.

– Так вот, - тише сказал полковник, - готовы вы содействовать общественному порядку или противодействовать?

– Да...
– едва скользнул голосом Башкин.

– Что - да?
– и полковник уперся в глаза.
– Содействовать?

– Да, - мотнул головой Башкин.

Полковник сел. Офицер тоже сел и что-то мазнул карандашом на бумаге.

– Если да, - продолжал полковник (он все еще держал глазами Башкина), - если да, так содействовать надо не как-нибудь, как вам там вздумается, а так, чтобы это было в соответствии... с видами и действиями... Не выдумывать мне дурацких дел!
– вдруг снова встал и заорал полковник. Шерлоков мне не разыгрывать, чтобы десятки вытравливать! А дело... Дело! Понятно? Садитесь. Башкин стоял.

– Зря денег я кидать не стану!
– жиганул глазом полковник.
– А теперь марш в камеру! Завтра

ротмистр все объяснит. В его распоряжение.

Полковник встал из-за стола и простукал каблуками в боковую дверь.

Офицер встал.

– Отправляйтесь!
– сказал он строгим голосом.
– И пожалуйста мне без фокусов...
– он постучал перстнем по столу, - без этих сеансов!

Офицер больше не взглянул на Башкина. Он свернул бумаги трубкой и вышел в коридор.

– В камеру!
– крикнул жандарм с порога.

Башкин встрепенулся: "К себе, скорее к себе. Туда, в камеру, в камерку мою, скорей!" И он чуть не бежал по коридору впереди служителя.

– В камерку, в камерку, в мою камерку... приду, вот сейчас приду, шептал Башкин, и ноги дергались в коленях и судорожными толчками кидали Башкина по коридору. Он не мог дождаться, пока отворили. В камере стояла койка. Новая солома зашуршала, запружинила. Башкин с любовью похлопал матрац и прижался лицом к подушке. Он стал смотреть в грязную стену. И вдруг - не мысль, а кровь вся сразу изнутри нажала в голову.

– Что же, что же, что же это?
– сказал Башкин громко, вслух, и сам испугался своего голоса. Он прижал со всей силы рукой щеку, как будто зубы болели, хотел вскочить, дернулся и снова упал на подушку, - голодная, лохматая голова пошла кругом.

Башкин спал в полуобмороке. А за плечо его шатал, шатал кто-то. Открыл глаза - служитель.

– Вы вперед покушайте, а опосля опять спите на здоровье. И он помогал Башкину подняться на кровати.

– Да, да... Я покушаю, - говорил Башкин, сидя на койке.
– Очень, очень... Да, я покушаю... Спасибо... Конечно...
– и все ерошил пятерней свои густые, липкие волосы.

Башкин говорил мирным, дружелюбным голосом. Он, шатаясь, сел к столу. Он потянул носом, и запах настоящего борща всем аккордом ударил в ноздри, всей капустой, помидорами, луком, салом, и всех их сразу и в отдельности чуял Башкин, как живых, как родных, как радостную встречу. Ложка прыгала в руке, обжигались сладко губы. Башкин тремя пальцами рвал мякиш ситного хлеба. Он ел и дурел от борща. Он опрокинул остатки в рот и обтер хлебом миску. Прожевал и обтер коркой насухо. Он сидел, как пьяный, и глядел в пустую миску.

Когда клякнул замок, Башкин перевел туманные глаза на дверь и глядел с тупой улыбкой. Тот же служитель вошел. На руке нес сложенную одежду.

– Вот, переоденьтесь в свое обратно же, - и он положил на койку одежду.

Башкин кивнул головой.

– Да, да... Очень.. Конечно...

А от живота теплота поднималась к груди, и в истоме тянулись ноги. Глаза слипались. Башкин повалился на койку.

"А что будет?
– слабо толкнуло в голове.
– А ничего не будет. Уж все было.
– Он завернулся в одеяло.
– И вообще ничего не бывает. Чепуха одна", - слабо бродила хмельная мысль.