Вишнёвый луч
Шрифт:
ДУШЕПРИКАЗЧИК - ПЕЧКА
Помню: в хорошие времена, когда всё это было ещё в будущем, бабушка сказала, что перед смертью непременно сделает распоряжения об архиве, если у неё будет архив. Я тогда полагала, что ей около восьмидесяти, и фраза "Если будет архив..." показалась мне чересчур элегантной.
Бабушка, естественно, расслышала мои бестактные мысли:
– Суди не суди, а будет по Писанию.
– Прости. Что будет?
– Я недавно ходила в книжный магазин, - сообщила бабушка невероятную
– Всю?
– не поверила я.
– Да, - кивнула бабушка, - естественно. Там стыд и позор.
– Долой стыд и позор! Врут?
– Не больше обычного. Хуже всего их неверие в Бога и непонимание триединства времени. И жадность. Ну, и властолюбие. С учётом физического состояния мемуарируемых, это всё гнуснейшая раздевалка мемуарирующих, до нечистого исподнего.
– Прелестно-извращённые неологизмы, бабушка. А что там со временем у... мемуарирующих?
– Когда трахаешь труп, надо быть хотя бы вежливым, - сказала она.
– А у этих новых мемуарщиков отвратительный атеизм. Они полагают, что мёртвые сраму не имут в юридическом аспекте. Хамы, не понимающие, что всё, что происходило, то и происходит одновременно, сейчас же! А то, что только будет, уже на самом деле произошло, только нам ещё не доложили. Надо запретить невежливые мемуары, - неожиданно сменила тон и лексику бабушка.
Я невежливо усмехнулась, представив это в развороте. "Е.... трупы вежливо!" - табличка над мемуарной полкой. Призыв к авторам и читателям.
– Ждите ответа... ждите ответа, - проныла бабушка, - вам обязательно ответит оператор машинного доения!
– Ничего если я запишу?
– попросила я.
– Стой. Это не всё. В одной из этих могил, тьфу, мемуарных помоек, я обнаружила описание несчастной любви поэта к женщине, в жанре политического доноса, причём в терминах эпохи холодной войны. Ты представляешь? Уже и Советский Союз ушёл, а этот комок навоза, считая себя поэтом, кроет соперника конформистом!
Бабушка редко возмущалась так искренне сильно, и я поняла, что этот малопонятный отчёт о походе в книжный есть предисловие к чему-то более жгучему.
– Итак, ты меня понимаешь. Да?
– В целом, - согласилась я.
– Надо ещё при жизни выбрать душеприказчика и написать список лиц, коим категорически запрещается вспоминать покойного имярек под страхом невыносимого материального страдания. До правнуков. Чуть только ваня прилюдно вспомнит олю, начинается опись имущества до полного разорения во всех коленах.
– Душеприказчиком должна быть печка!
– перебила бабушка.
– Нельзя оставлять на Земле ни слова, ни жеста, пригодных для толкования. Ни одной строчки черновиков. А если пишешь на машине, перед смертью надо выдрать винчестер и закатать в асфальт на Сицилии.
– А мыслеформы разбить, размолоть и развеять над четвёртым энергоблоком в Чернобыле, - понятливо киваю я.
– А вместо эпитафии на могильном камне писателю заготовить и собственноручно написать: вспоминать воспрещается! Список, ну кому воспрещается, прилагается. Понимаю.
– Дура. Я о-о-очень
– и она погрозила мне пальцем, чего раньше никогда не бывало.
Теперь, когда и это в прошлом, а я, получается, пишу как бы мемуары, а многих мемуарируемых нет на этом свете, я думаю, что бываю с ними такой жёсткой, словно они живы и что-то можно изменить.
Я понимаю, что изменить нельзя. Почти. Скорее всего.
Я понимаю, что слово всесильно, а в восприятии существует закон предшествования, согласно которому любая информация усваивается в первом толковании.
Я понимаю, что есть оппозиция жертва - преступник. В нашем случае мужчина - женщина. Он хотел ещё чуточку славы, она хотела всего и много, и особенно - его лично.
Я понимаю, что Даша, когда прочитает всё это, не обрадуется, поскольку данный сюжет слегка дискредитирует её попытку творчества, может быть, единственную в её жизни. Но попытка была удачная, не плачь, Дашенька, так и должно было всё кончиться. Только слово ты выбрала такое жгучее, страшное...
Ты ж не знала, что словесность - игра на жизнь.
Коктейль "Мужик" очень жгуч, как стыд и позор, как внезапное хулиганское признание в низменных страстях и поступках, но не в исповедальне, а в метро, через мощный репродуктор, перед всеми, бессовестно и без покаяния; не на сокрушённом сердце, а так, по душевному влечению к эксгибиционизму.
Вкусно, как серная кислота с абсентом. Смешать, но не взбалтывать. Такое не пьют без последствий. Нельзя женщине в России выдумывать крепкие сигареты "Мужик". Совсем. В России вообще есть некие архетипические запреты, попытка преодолеть которые непременно ведёт к гибели энтузиаста-преодолевателя.
"ТЫ - ФИЛИАЛ ВСЕМИРНОГО БАНКА НЕЖНОСТИ..."
– Филиал? А где же главный офис?
– улыбнулась она.
– В небесах, - сказал он.
– В небесах - торжественно и чудно, а не офис.
– Это на время. Пока спит земля в сиянье голубом.
– У тебя роса в ключичной лунке...
– Ямке.
– Лунке. Я попала, это hole-in-one!
– О да, могло быть и так, но это не гольф, и судьи не угрожают нам новым кабриолетом.
– Нам бы не помешал кабриолет! Он открыт, и я сейчас открылась так, что вижу, кажется, Нептун. И Плутон, и соседнюю галактику...
– И меня! Я тоже виден? В росе? Хорошо видеть меня - в росе? Я - фиалка?
– Ты стесняешься?
– Я не люблю сочетание зелёного и фиолетового.
– Ты не любил сочетание зелёного и фиолетового.
– Ты права. Я люблю сочетание всего со всем, я понял, что это возможно, и как только понял, так проник во всё, что в ушах засвистел ветер, и запели самые пронзительные птицеголосые горы...
– Горы запели?
– Да, горы каменные, а в камне миллионы лет и миллиарды культур, или наоборот, и это почти вечность, поскольку человек мал и век его короток, и хочется что-то сказать, и не хочется умирать. А у тебя тоже роса...