Вишнёвый луч

Черникова Елена Вячеславовна

– И как же тебя заткнуть?

Потомуч, утомившись логикой, перешёл на лирику: "Ты ей про любовь-то скажи напоследок, а то улетит к себе необразованная... ну скажи, скажи... А, ты сама, небось, всё позабыла. Напоминаю: любовь бывает безбрежная, безграничная, беззаветная, безмерная, безмолвная, безнадёжная, безоглядная, безответная, безотрадная. Безрассудная... Подожди, сейчас переверну страницу..."

– Он уже в очень серьезной известности - как литературной, так и профессионально-юридической. Полагаю, Папа

римский знал, кому поручать секретные миссии. В Италии-то, в четырнадцатом век. Так вот, успех успехом, а сердце-то изорвано в клочья. Ну и, наконец, чума.

– Насмотрелась на сердечную кровь - и к нам, на последнюю дорожку, в ХХI век, ещё лакнуть, или хлебнуть... Ты человечинку как любишь: фри? в кляре? в переплёте? в жидком азоте?!

– Словом, избавиться от труда по написанию бессмертного романа Боккаччо уже не мог. Все условия - от несчастной любви до чумы - ему были созданы. Оставалось только захотеть ещё немного пожить. И тут всё за него: смертный возраст поэтов настал. Либо отписывайся о проделанной работе - либо конец. Без вариантов.

– Ты очень сильно мне надоела!

– Я этого и добивалась. Продолжим. Величие Провидения - в каждом штрихе этой истории, - как ни в чём не бывало вещает бабушка.

– Представляю, как провожал тебя Джованни!

– А как всё устроено, как великолепно продумана каждая деталь!
– если бы речь шла о режиссуре драматического спектакля. Но ведь так было на самом деле!

Невыносимо. Разговаривать с собственной душой, которая решила уйти, но мстит напоследок, опять болтает о пустяках, ей-то что, её Родитель ждёт, у них там, вероятно, весело и светло: вечность! Какая напасть!.. Подхватить, как заразу, душу, жившую тысячи раз, и в последний миг узнать про её проделки с самим Джованни...

Потомуч всё-таки выбрался из кармана и полетел в аптеку.

– Подчиняясь высшей воле, на прекрасном итальянском языке Боккаччо устраивает свой пир во время своей чумы. Изливает боль души. Но: он очень верно выбирает момент творчества. Не тогда, когда рана кровоточит, а когда от любви остается "... блаженное чувство, какое она обыкновенно вызывает у людей, особенно далеко не заплывающих в бездны её вод...". Оттого, понимаешь, и удался роман на века, что написан не кровью. Меня-то Джованни спас, а я от него смоталась. Досмотрела всё это кино, как он от романа перед гробом отрекался, плюнула и ушла.

Я смотрела на титановую воду и до чёрных слёз хохотала над собой. Она же всё знала заранее! Я представила себе картину: я потеряла Петра, а бабушка заживо лечит меня байками из выдуманного ею же "Декамерона". И рассуждает о литературе. Нет бы прямо сказать: ты - инструмент.

Какой же надо быть дурой, чтобы не понять всего этого раньше.

– Поняла, поняла! Ну пожалуйста, ну хватит. Моя песенка спета, я сама виновата, ты всё мне объяснила. В следующий раз...

– Следующего не будет, - уточнила бабушка.
– Так вот. Даже потеряв страстную земную любовь, можно спасти душу и обрести бессмертие, - вот, по-моему, что хотел сказать Господь человечеству всей этой историей с книгой Джованни Боккаччо. От

любой - даже самой великой - страсти остаются, в конце концов, байки и побасенки. Потом трупы. А поначалу человеку земному, склонному преувеличивать значение своей земной любви, не понимающему, что всё это - Игра, всё мерещится что-то великое. К такому человеку применяются воспитательные меры от несчастной любви до чумы.

– Ты могла бы и раньше напомнить мне о нём. Всё? Я тебя не спасла, поскольку тело не может этого сделать по определению. Теперь всё?

– Да, пока всё. На этом всё и закончилось.

– Бабушка, ты твёрдо решила уйти? Так уходи.

– Мне тут больше нечего делать. Не с тобой же разговаривать. Как же вас, людей, дурят!..

– А кто будет пестовать Давида, когда его выпустят?

– Не грузи меня своей фирменной ответственностью. Он пришёл, он ушёл. Он сам хотел изменений в своей траектории.

– И он теперь безмозглый. На всю голову.

– Ну уж точно не из-за меня. Он материализовал свои собственные чаяния и возможности. Сам увеличил свою скорость проживания. Полез в чужую душу! Конкретно - в твою, если ты помнишь. То есть в меня. Если б он попал в депутаты, было бы то же самое. Властолюбие - грех. Ты об этом слыхала? И фабулу нельзя изменить: она уже написана. Поверь мне. Поддаётся только сюжет и жанр описания.

– О! Кажется, мы опять вернулись к литературе. Бабуль, а у него жена есть?

– Была. И очень красивая. Любила маскулинность, как он мне рассказывал. Она глянцевых журналов начиталась и решила, что красивой женщине нужен муж-депутат. Теперь она управляет рестораном в Ницце.

– Развелись?

– Нет. Зачем? Это не модно.

– А ты не хочешь послать его ей... бандеролью? Может, в ресторане ему понравится. Капустку дадут, морковку.

– Боюсь, мне будет трудно составить правильную опись вложения.
– Бабушка помолчала, улыбнулась.
– Интересно, милое тело, ты будешь ещё что-нибудь сочинять?.. До нашего отбытия?

– Можно попробовать, - беспечно говорю я.
– Никто ведь не поймёт, если я уйду просто так. Что-то осталось на письменном столе, не помню... Да и объясниться надо.

– С кем объясниться?

– Люди любят подробности, документы, объяснительные записки.

– Записки любят прокуроры. А мы просто тихо уйдём. Никто и не спохватится.
– Бабушка мечтательно посмотрела в облака.

– Давай хоть какую-нибудь командировку оформим. Дескать, уехали в Новую Зеландию. Пусть ждут и не ищут. А потом пройдёт время, и нас позабудут. И всё.
– Я всё ещё не верила, что через минуту умру.

– Как хочешь. Меня, как ты понимаешь, некому разыскивать. А по тебе какой-нибудь Пётр заплачет-спохватится. Вниз потянет. Твой камень. Как на шее утопленника. Так что не пиши ему записку, не надо. Пётр не был благ.
– Она ещё раз посмотрела в небо, словно ей оттуда должны были.

– Бабушка! Не привязывай меня к Земле! Я только-только успокоилась. Зачем ты вспомнила Петра?..

– Это вряд ли, что успокоилась. Я устала от тебя. Спасти всего одну душу - и то не могла. Я тебе больше не верю, бренное тело моё грешное. Прощай.