Вишнёвый луч

Черникова Елена Вячеславовна

– Тут не принято думать о Петре, - услышала я голос моей бабушки. Душа моя, наверно, спасла меня.

Было тихо, сухо. Темно и холодно. Где я? Меня уже похоронили?

Бабушка шлёпала меня по рукам, по щекам, царапала, ругмя ругала распоследними словами, и я очнулась. Стало теплее, светлее.

– Что это?
– спросила я у бабушки.

Она смотрела на меня с бесконечной усталостью, седая, древняя, мудрая, и её усталость была последней. Я вдруг поняла это и перепугалась насмерть. Только что, впервые в жизни, меня в полный рост посетила

поразительная, стрелоогненная, бьющая навылет идея, что у души может быть и своя собственная задача, кроме как возиться со временным и непослушным телом. Мы, возможно, не всем и даже ничем не обязаны друг другу. Мы разные. Мы абсолютно разной природы. И смерть - это абсолютно естественный способ разбить нашу нелепую связь.

Вот я только что утонула, бабушка меня вытащила, но могла и не вытащить. Улетела бы себе, как давно мечтала. Помните, она всегда говорила, что хочет одного: вернуться домой и припасть ко Родителю.

Душа моя - это некорректная словесная формула. Моя одежда в шкафу поболее моя, чем душа. Бабушка может уйти в любой момент. Напрасно я нервничала и рассуждала о моей душе.

Я открыла и закрыла глаза. Страх осознания больше, чем страх смерти.

Она сама по себе, я - сама по себе. Может, надо было сразу на дух переходить? Ему точно не нужно спасение, подготовленное мной. Вот он - вечен.

Без меня.

Всё скоро кончится.

– Вот именно, - сурово и окончательно сказала бабушка.
– Это сволочное бесстыдство, твоё поведение. Мысли материальны, конечно, это и ёжику ясно, однако ты пока человек, и сколько можно...

– Что делать?
– искренне спросила я у бабушки.
– Я не хочу потерять тебя.

– А я уже очень хочу потерять тебя. Может быть, ты наконец допетришь, что перчатка - это ты. Я - рука. Тобою пошевелили. А ты - чуть не утонула! Свинство. Безбожие. Вы, люди, так заняты собой, своими страстями, что скоро ни одна приличная душа не захочет воплощаться на Земле. Мы скоро все попросим у Бога разрешения и улетим на другую планету, а вы тут занимайтесь своей земной ерундой сколько влезет! Спасения от вас всё равно не дождёшься, да и не очень-то нам это надо. Так, припугнуть вас хотели. А вас никакой душой не проймёшь. Вас просто надо смыть, как туристов с курорта...

– Извини. Пошли делать из Давида патриота, - напомнила я.

– Уже делают.

– Кто?

– Специалисты. Медиетологи.

– Кто?!

– Потом. Новая технология. Колют ему стволовые клетки, мозги перемывают, монтируют новый сценарий. Пока ты думала и тонула, Давид рос над собой. Теперь это идеальное оружие. Шедевр.

– Бред, - вздохнула я.
– Ты меня обманываешь. Ты хочешь сказать, что от меня ничто не зависит ни в этой жизни, ни в той.

– Совершенно верно подмечено. Вылезай.

Оказывается, меня завернули в семь одеял. Уже уехали реаниматоры. Служащие бассейна успокоились. Бабушка взяла всё происшествие на себя, не знаю как гарантировав служащим, что я буду жить. Её попросили присмотреть за мной. Она очень вежливо пообещала им именно это.

– Ты не оставишь меня?
– проскулила я.

– Я слышала этот вопрос пятьдесят тысяч раз.

– Сейчас - пятидесятитысячный?

–

Да. Больше не бывает.

– Я, получается, твоя последняя надежда?
– догадалась я.

– Ну, в каком-то смысле - да. И приходится возиться. Иначе за твои проделки нас давно бы разлучили без колебаний. Сама представь: зрелая душа - и мается в таком малообразованном теле! Степень моего дискомфорта заслуживает диссертационных исследований. Моё терпение войдёт в поговорки. И вообще: душа любого современного литератора заслуживает Нобелевской премии мира. В основном значении слова мир.

Я нехотя встала, переоделась и вдруг почувствовала, что мне некуда девать руки, голова как на нитке болтается, ноги дрожат. Все нервы на поверхности кожи. И сама кожа будто бы тонкая, как воздух.

– Жаль, что раньше я не понимала тебя... Воевала с тобой, гневалась, обижалась, уходила, приходила...

– Можно подумать, что теперь понимаешь, - вздохнула бабушка.
– Тебе даны возможности, а по утрам даже озарения. А ты портишь себе кровь земными страстями, грузишь меня, летать не даёшь. Уйду я. Совсем уйду.

Конечно, трудно поверить таким угрозам: ведь мы вообще верим невидимому несколько факультативно. И если ваша собственная душа, которую вы привыкли считать своей собственностью, честно предупреждает, что собирается расстаться с вами, то вы нормально смеётесь ей прямо в лицо. Ведь так?

Простой аппендицит! Ну хоть кто-нибудь верит в свою смерть от такой глупости, как простой аппендицит? Нет, всем чуму подавай. В крайнем случае - природную катастрофу, лишь с себя списать и не думать - за что.

Так и я. Сначала не поверила своим глазам, когда у Петра в ванной нарвалась, ну, вы помните на что. Потом не поверила бабушке, что наше болтливое соседство прекращается. Я глупа, как Фома. Сегодня с бассейном не получилось.

Она имеет право смеяться надо мной. Повозилась - и хорош. Намучилась. Улетает. Куда же?

– А вот это уже точно не твоё дело.
– Бабушка, естественно, знает мои мысли.

– Грубиянка ты, душа моя, - сказала я.
– Но ведь моя? Ты - моя душа?

– И это пройдёт, - сказала она, и я наконец узнала что это значит.

ДАВИД ЗАГОВОРИЛ ГЛАГОЛАМИ

Это было сегодня вечером.

Бабушка шикарно подала на стол. Мы ели, пили на троих и смеялись, как добрые друзья. Мы с бабушкой уже знали, что нам недолго осталось, поэтому со вкусом отдавали дань земным условностям. А на Земле часто и приятно едят. И мы поели. Это каламбур.

Давид очень мило рассказывал, как ожил в деревне, где ему давали парное молоко, водили по грибы, отчего он страстно полюбил родину и стал патриотом. Бабушка хохотала до слёз. Даже выходила умывалась.

– Идти вперёд! Знать прошлое! Понимать будущее!
– эти выкрики ритмично вылетали из Давида, как бутылки в час пик из водочного магазина.

Бабушка терпеливо подкладывала ему свежие салаты, и с каждой порцией зелени у Давида рождались всё новые воспоминания о достославном крестьянском детстве. Он даже прослезился от умиления и побежал в туалет.