Вишнёвый луч
Шрифт:
– Ты, бабуля, провокатор. Ты могла бы одним движением мизинца всё исправить, изменить, вернуть. Ты же могущественна. И абсолютно свободна. Но ты смотришь на меня и ждёшь - как же я вывернусь. У вас, бессмертных, так и принято вообще?
– Ладно, - кивнула бабушка.
– Я ему сама позвоню.
– Не надо.
– Молодец.
– И бабушка погладила меня по голове.
– Всё равно скоро в дорогу... Лучше идти налегке.
Приходил Потомуч. Посидел у нас, послушал, полюбовался на спящего Давида, послушал его
– Доигрались, - высказался про нас Потомуч неодобрительно.
Завязал уши, фыркнул и ушёл не попрощавшись.
ЛЮБОВЬ И ЛИТЕРАТУРА
Утром, отдав осоловелого Давида медикам, пошли мы в парк. Приятно беседуя по дороге, мы с бабушкой пытались не думать о последствиях новых интрузивных процедур, уготованных Давиду.
Бабушка шутила, подтрунивала над встречными, громко рассказывала старинные анекдоты, звонко пела мне баллады, крепко похлопывала прохожих по плечам, - и ей всё сходило, поскольку вышла она в шапке-невидимке. Я уже сто раз говорила вам, что она умеет носить любой костюм.
– Бабушка, помнишь, как мы с тобой хорошо жили! О литературе болтали, ты остранению меня учила!
– грежу я, старательно обходя лужи.
– И чем всё кончилось!..
– иронично подхватывает бабушка, наступая в лужу. Ей-то, невидимой, легко и просторно.
– А чем? И точно ли кончилось?
Она притихла, задумалась, выбралась из лужи. Я давно почувствовала, что ей до крайности надоели мои мирские вопросы, пропахшие человечиной. Ей надоело притворяться и ублажать меня, терпеть, искать мои маленькие земные истины, радоваться куцым думам и выдумкам.
Вы только представьте себя на её месте: вот вы - вечная душа, бессмертная, а вам приходится возиться с бренным и капризным телом, у которого что ни день - всё новости: то любовь, то разлука, и всё так остро, будто впервые и вообще будто в этом есть смыслы.
– Я могу рассказать тебе что-нибудь средневековое. Или ренессансное. Когда тебя не было, а я была. Я много знаю, - сдержанно напомнила бабушка, дрожа от брезгливости.
– Я случайно знаю даже, каким образом Давид хотел покончить с проституцией.
– Да?! Как же?
– Он собирался, во-первых, легализовать её, налоги там, помещения, медицина. Но! Во-вторых: во всех презервативах, строго подконтрольных государству, датчики установить - некие подглядывающие устройства на кончике, чтобы мужчина железно был уверен - прикидывается его дама или оргазмирует реально. Давид сказал, что как только всех проституток обяжут кончать всерьёз и всенепременно каждый раз под каждым клиентом, они тут же вымрут.
– Ну, вообще-то он где-то прав... Видеокондом... Да-а-а...
– А теперь ты, вся из себя писательница, напряги воображение: что ещё может натворить наш подопытный? То-то. В клинику. Клиника ждёт.
Я напрягла воображение. Меня тут же затошнило.
– Бабушка!.. Расскажи лучше про хорошего писателя, которому повезло в земной любви, - задала я неразрешимую задачу.
– Попросту, по-пушкински
Она подумала и кивнула.
БАБУШКА, ДЕКАМЕРОН И ПОСЛЕДНЯЯ СМЕРТЬ
Облака вели себя, как дети: шалости, снег, и вдруг очень сильный ливень, и солнце, до хруста слепительное. Мир окрашивался любовью, как акварелью, потом открывались утренние звёзды, как со дна колодца, и сердце сжималось от взлётного, аэродромного восторга, который уже никогда не переживу я так сильно и нежно, как в тот изумительный день. Это был день прощания и освобождения.
– Трудно даже вообразить, что за сотни лет до электричества, радио, телефона и прочего телеграфа люди не только занимались этим со всей непринужденностью, но и сплетничали!
– весело начала она.
– А как иначе можно назвать поведение дам и кавалеров, севших в кружок и обсуждающих любовные похождения известных им лиц? Сплетни. Пересуды. Перемывание косточек. Как еще? Сама знаешь... Вот так и рождаются великие произведения литературы!
– И всё?
– спрашиваю я.
– И всем повезло?
– Я чувствую себя настолько свободной, что могу подойти к кому-нибудь и спросить что угодно, - говорит бабушка чистую ерунду, потому что она всегда была такой свободной.
Она хочет отвлечь меня от чего-то. Говорит осторожно, как будто неопытный врун пробует силы на собственной няне.
– На улице спрашиваю: почему декамерон? И с невыразимым удивлением слышу ответ довольно юного создания: видите ли, греческое deka, то есть десять, а их было десятеро...
Вас, говорю, что, в школе этому учат?
Она отвечает: да.
Лезу в душу дальше: а кто написал гептамерон?
Дитя порозовело: Маргарита Наваррская.
Ничего себе, подумала я. А говорят, что в стране кризис образования!..
Теперь несколько слов об этом мужчине. Ты ведь хотела про писателя-мужчину?
– уточняет бабушка.
– Он был задушевным другом Петрарки, яростного ненавистника женщин. Самому Джованни тоже не очень повезло: его возлюбленная была замужем. А в те далекие итальянские времена замужество возлюбленной не облегчало, как ныне, жизнь любовникам, а осложняло до крайности. Приходилось испытывать душевные и прочие муки, постигать женскую психологию, писать классические произведения мировой литературы. Ужас!..
– бабушка очень артистична.
Я, видимо, совсем плоха: изо всей бабушкиной речи я уловила только Петрарку и то лишь по созвучию с Петром. Больная.
– Представляешь, ты любишь женщину, - патетично возгласила бабушка, и я тут же полюбила какую-то женщину.
– Но она полностью недоступна. Такова жизнь. Представляешь?
– "Нет", - сказала я, а потом: "да".
В кармане повизгивал Потомуч: "Не слушай её!.."
– К особо известному произведению, великому "Декамерону", его подтолкнула суровая придворная действительность. В известной степени, конечно.