Вкус свежей малины
Шрифт:
— Если бы только, — отозвался Ирек. — Пек, жарил, вышивал салфетки, рисовал на стекле. Ну ты же знаешь, какой был Сташек.
Знаю, редкостный был экземпляр.
СТАШЕК, РЕДКОСТНЫЙ ЭКЗЕМПЛЯР
Мама познакомилась с ним в супермаркете. Они стояли в очереди в кассу.
— На вашем месте я положил бы это мороженое, — обратился к ней высокий брюнет. — Его невозможно разрезать ножом, пахнет оно несвежим молоком, а шоколад не тает во рту. Я могу показать вам, какое мороженое хорошее.
— Правда? — обрадовалась мама.
— Идемте к морозильным витринам. — Мужчина деликатно потянул ее за руку. — Сейчас. Оно должно быть тут. Я спрятал его
— Я могу взять другое, — робко предложила мама.
— Нет, вы возьмете то. Мне нужно только докопаться. Я тут замаскировал еще одну коробку. — Он принялся перекладывать пакеты с заморозками, пачки мороженого, банки. Искал он с таким пылом, что чуть не свалился в витрину.
— Вот оно. Вы позволите мне заплатить за него?
— Но только в том случае, если вы согласитесь зайти ко мне на порцию мороженого. — Моя мама покрылась свекольным румянцем.
— Ну, если такая дама приглашает... У меня просто нет выбора.
Через месяц Сташек переселился к нам.
— Это настоящее сокровище. Я не могу позволить ему ускользнуть, — объясняла нам мама.
Они подходили друг другу, как два маковых зернышка. Предшествующие мужчины не выдерживали нажима. И речь шла вовсе не об обычных в семье вопросах вроде «Опять носки на полу?», «Почему не спустил воду?», «Когда ты наконец вынесешь мусор?». В нашем доме окна моют раз в месяц, мебель переставляют раз в полгода, а ремонт продолжается, в сущности, беспрерывно. Едва кончится в кухне, как уже надо менять кафель в ванной, потом панели в коридоре. И все должно стыковаться до миллиметра, сходиться до секунды. Когда я возвращалась с какого-нибудь праздника, мама встречала меня на пороге с часами в руке.
— Ты же обещала, что вернешься в десять. Я умирала от беспокойства.
— Мама, но ведь еще только семь минут одиннадцатого.
— А тебе бы хотелось умирать целых семь минут? Даже висельник мучается не так долго.
Спорить не имело смысла. Я это терпела, Ирек тоже, но мамины мужчины — нет. Зато Сташек почувствовал себя у нас, как рыба в воде. Он вставал в шесть и сразу брался за приготовление завтрака. По три тоста для каждого. Свежий кофе, для меня чай. Потом он подготавливал мамину одежду и косметику, даже выдавливал пасту на зубную щетку. Около восьми он чистил картошку или же уносился на закупки. Сташек был пенсионер и подрабатывал в больнице санитаром. Это занимало у него пять-шесть часов в день, так что он всегда находил время навестить маму на службе. Он забегал к ней как минимум дважды в день. Приносил второй завтрак и цветы, которые воровал с окрестных клумб. А когда она возвращалась домой, он встречал ее в передничке с надписью «Приятного аппетита!» и сразу же кричал, чтобы она снимала туфли.
— Ванна ждет. На этот раз мятная, потому что жара, — сообщал он ей, принимаясь за чистку ее туфель. — Куда-нибудь заходила по пути?
— А что?
— Да на каблуке у тебя чуточка серой глины, а на дороге к нам только песок. Изменяла мне с кем-нибудь?
— Нет, просто я заглянула к Лиде. Она живет у леса, — отвечала мама, обрадованная обнаруженным у Сташека чувством собственника.
— Завтра обследую тамошнюю почву. А сейчас прошу в ванную, потому что обед уже перегрелся.
Хуже всего было по субботам. Я приезжала домой на уикенд, чтобы отдохнуть и отоспаться после всех недоспанных ночей, а тут Сташек устраивал побудку и в пять утра затевал уборку. Сперва мытье окон, потом выбивание дорожек и смена постельного белья.
— Ирек пройдется пылесосом, а Малинка займется стиркой, — распределял он обязанности.
— А я? — игриво спрашивала мама.
— А ты отдыхай. Ты должна беречь себя. На три часа я записал тебя к парикмахеру. Только возвращайся сразу же, потому что в пять полдник. Пылающее мороженое.
— У Сташека явно с чердаком не в порядке, — сказал мне однажды Ирек. — Он почти не спит.
— Откуда ты знаешь?
—
— Ты что, считал?
— Ты же знаешь, я все считаю.
— Но это еще не симптом болезни. Я имею в виду, разумеется, Сташека.
— Само переключение нет, но вместе с другими фактами... Ты ведь долго не приезжала и не знаешь, что тут происходит.
— Пожалуйста, конкретные данные, — использовала я любимую формулу Иолы.
— Началось это в сентябре, когда я вернулся с каникул. Сташек жил с нами почти пять месяцев и пока что вел себя нормально, если не считать идиотств с уборкой в шесть утра и ежедневной ванны для мамы. Но пришел сентябрь и с ним урожай груш. Как-то нас навестила сестра Сташека и между делом брякнула, что у нее некому собрать груши. Она уже наконсервировала их в разных видах на десять лет вперед. Скупщики платят гроши, так что нет смысла уродоваться. И если кто-то не сжалится и не оборвет их, они сгниют. Сташек бросил только: «Завтра я оборву». Меня это слегка удивило, потому что к семи тридцати ему надо было на работу. А поскольку он работал теперь по две смены, то пришел бы поздно вечером. В сентябре же, как тебе известно, в девятнадцать тридцать уже темно. Разумеется, зависит, идет речь о начале или о конце месяца. А было это третьего сентября.
— Слушай, переходи к фактам, — попросила я. Ирек иногда любит растекаться мыслью.
— Так это и есть факты. На следующий день я встаю в седьмом часу, а Сташек в переднике заканчивает чистить очередную порцию груш. «Когда ты успел их собрать?» — спрашиваю я. «Между четырьмя и шестью», — отвечает. «А когда же ты туда поехал?» — «Поездом в три пятнадцать, а вернулся пассажирским в шесть ноль две».
— Но в сентябре в это время темно. Как он рвал?
— Взял с собой докторский фонарик. Он спер его в больнице, как, кстати, и некоторые другие вещи, но об этом чуть позже. Возвращаемся к грушам... В тот же самый день он сделал сто восемь банок компотов и всяких других заготовок. Через неделю он повторил свой подвиг. В тот день па работу он не шел и потому обернулся до полудня. Результат: сто двадцать четыре банки грушевых заготовок. Дня через три следующий набег. И опять сто двадцать четыре банки. В сумме триста пятьдесят шесть штук. Результаты этой его деятельности мы ощущаем до сих пор. К каждому обеду порция солнца в банке, как говорит Сташек.
— Даже не вспоминай! — взвыла я.
— Ладно, слушай дальше. Недавно он поссорился с мамой.
— Серьезно поссорился?
— Ну-у... Мама не выдержала бездеятельности. Раскричалась, что сойдет с ума, потому что ей нечего делать. Что умирает от скуки, что это не жизнь. Сташек ничего не сказал. Забрал какие-то свои вещички и вышел. Было это в понедельник утром. Он взял сорокавосьмичасовое дежурство в больнице. Ночь он мог нормально спать: кровать ему выделили.
— И он спал?
— Да ты что! Мать Петрека, она там медсестра, рассказывала, что Сташек сменил всем больным на этаже белье, снял занавески, повесил свежие, потом вымыл пол в холле и во всех ванных. Спустился в амбулаторию и помогал накладывать гипс. А когда работы совсем не стало, он упросил медсестер научить его делать уколы. И не спал ни единого часа. Домой он вернулся под утро с кустом роз, и ты думаешь, лег спать?
— Догадываюсь, что нет.
— Он начал сетовать, что в доме пыли, как в крестьянской хате за печью. Прошелся мокрой тряпкой и стал печь пирог — на примирение. Спать он отправился только в полночь. Говорю тебе, Малина, ему кто-то подкрутил регулятор на повышенные обороты.
— Ну, мама ничего не имеет против.
— Хуже всего, что он постоянно проводит расследования и страшно командует. Из больницы он стащил хирургические халаты и заставляет нас ходить в них дома. Впрочем, сама увидишь. О, приперся. Слышишь ключ?