Вкус жизни
Шрифт:
«Она смеётся так искренне и заразительно, как может смеяться человек с чистой совестью. Ее порядочность для меня – вне всякого сомнения. В ней нет зла, если только раздражение. А этого добра во всех нас теперь с избытком… Откуда же в ней столь ироничный подход к людям, событиям? Зачем нарывается, надсаживается? Иногда на самом деле хочется ее выдрать или хотя бы наградить оплеухой. Куда делся ее мягкий юмор и пусть даже навязчивая, но безобидная осведомленность? Все же что-то ее очень беспокоит», – в замешательстве думает Лена.
«Перевес опять на стороне Инны. Ввиду ее явного преимущества я замолкаю. В том, что говорит она, есть доля правды. Но ведь только доля. Как мне не хватает в споре с ней спокойной вдумчивости Аллы. Ну совсем как в студенческие годы. От природы не дано мне полемического
– Аннушка, не бери в голову. Все наладится. Время работает на нас, – как бы вскользь мягко заметила Лера.
В ее тоне не было ни малейшего укора или осуждения, но Аня, истолковав слова Леры превратно, по-видимому, заподозрив в поведении подруги некий тайный упрек, почувствовала себя неловко и, устыдившись своих до конца не продуманных слов, заговорила о другом, более понятном и не менее волнующем:
– Это ты верно заметила. Что лезть в высокую политику? – вздохнула она. – И все же я выскажу некоторые свои соображения. Начну с того, что опять по радио слышала, будто леса сибирские разворовываются и продаются за копейки за границу, рыба дальневосточная гибнет, и никому до этого дела нет. Законы надо срочно менять. Почему в Думе тянут? Кому это выгодно? Снова, по традиции доперестроечных лет, работает знакомый нам с детства принцип чиновников: «Лучше один рубль в свой карман, чем сто в государственный»? Помню одну их шутку: «Корысть – двигатель общественного прогресса». Только в карман теперь кладутся миллионы. На чьи плечи лягут эти, с позволения сказать, «издержки»?
Да что говорить о далеких, огромных размеров окраинах? От города сто километров отъедешь, так стыдно и обидно делается за стариков в деревнях. Вокруг все растаскано, разворовано. Надеюсь, Инна, ты веришь, что это не вымысел? Селянам и раньше несладко жилось, а теперь вовсе на подножный корм перешли. Сдается мне, они теперь ни в социализм, ни в капитализм не верят.
Крестьяне, по сути дела, батрачили и до революции, и при советской власти командовали ими, когда пахать и сеять. Это, конечно, тоже потихоньку расшатывало устои власти… В чем сегодня беды селян? Как всегда, не хватает денег, внимания, заботы со стороны руководства. Забыли, голубчики, откуда их корни. Все мы родом из деревень. Только в очевидное не всегда верится… А старики еще и шутят, что в этот переворот легко отделались, без гражданской войны… Они становятся никому не нужными. Им хоть на паперть… Все в зоне выживания. Нулевое время. Слышала, наше областное начальство пытается помочь селянам, в первую очередь ветеранам войны. На годовщину Победы подарки дарили… Может, и сделает что-либо стоящее, но это тоже не бог весть что, и ни к чему тут щенячий восторг… Вертикаль власти у нас крепкая, а горизонтальные связи слабые. На местах не слушают, не выполняют указаний. Местный произвол, коррупция…
Высказалась Аня и как-то сразу притихла. Она понуро сидела, опершись скрещенными руками на край стола, и казалась бесконечно усталой.
Затянувшийся разговор уже начал утомлять Лену, и она с надеждой взглянула на Аллу.
– А это смотря кто командует областью. Вот наш «голова» – выше всяких похвал, еще как развернулся! Ты чаще о нас конкретные сводки по радио слушай. Не стони, в следующем году нас ждет новая парадигма развития страны. У меня тоже осталась тоска по времени, когда мы были молодыми, но не надо закрывать глаза на действительность. Сейчас больше возможностей для роста, – уверенно заявила Алла.
– Ха! Тонкое замечание, – инквизиторской улыбкой ответила Инна на слова Аллы и добавила наигранным скучным голосом: – Проектами сейчас никого не удивишь, посмотрим, что выйдет на деле.
А Лера поддержала Аллу:
– И у нас областной голова порядок навел что надо. Дороги в порядке. Обрабатывающие предприятия в каждом районе. Безработица минимальная. Селяне сами свою продукцию без посредников продают горожанам. Ты, Аня, сколько лет уже не была в деревне? Старыми слухами кормишься.
– Баланс сил и интересов у нас сильно меняется в зависимости от руководства, – сказала Лиля.
–
Лиля ушла от ответа. Мол, и так все ясно.
– Ну про рынок, Лера, ты мне сказки не рассказывай, наслышаны…«Не жили хорошо и не хрена привыкать», не сойти мне с этого места, – грубо сказала Инна и посмотрела в глаза всем женщинам по очереди, не скрывая, что пытается выяснить настроение каждой.
Аня возмущенно затрясла головой.
– Ну, это уже ни в какие ворота не лезет. Не знаю, что и сказать. Меня передергивает от возмущения, когда слышу твои выпады. Ты сама нуждаешься во встряске? В чем мы провинилась перед тобой? Ты намерена продолжать в том же духе? Почему хочешь, чтобы тебя считали хуже, чем ты есть на самом деле? Если я тебя правильно поняла, тебе нравится притворяться плохой. Ну что с тобой поделаешь, навязалась ты на нашу голову. Глаза бы мои на тебя не смотрели… – заговорила она внезапно изменившимся от волнения скрипучим голосом. Она сначала покраснела, задыхаясь от негодования и бесполезной попытки найти подходящие негрубые слова, потом непонятная бледность проступила сквозь некоторую болезненную серость ее лица. – Ты… ты городская, поэтому не сочувствуешь деревенским людям, а я в детстве у бабушки в пригороде два года жила, и мне близки их проблемы, – чуть ли не выкрикнула она, раздосадованная своей беззащитностью, и в безмолвной мольбе оглянулась на Леру.
«То, что сказала Инна, вообще-то не слишком забавно. Оскорбит и глаза невинные сделает, будто ничего не произошло. Этак она может такое вытворить… Последнее время с ней происходит что-то неладное. Уж не больна ли она?», – подумала Галя, неожиданно уловив в отстраненном взгляде Инны на мгновение мелькнувшую усталость и безысходность.
«Зачем Инна откровенно посмеивается над Аней? Поощрять ее такое поведение едва ли следует. С чего бы ей таким странным способом выставлять боль своей души напоказ? Злая ирония разъедает ее. Это явный признак, может быть, до конца еще неосознаваемого конца... Чувствуется, что она чем-то обеспокоена: то вдруг совершенно невпопад «брякает» что-то несуразное, то не к месту смеется. Может, опять болезнь дает знать о себе, и она с ума сходит от страха? Случилось то, чего она больше всего боится? Неужели ее снова настигла и скрыто изматывает та же болезнь, давая временную отсрочку… от гибели… и она, больная, не рада самой себе? Что это я?.. Нет! Нет причин волноваться. Мне это представляется маловероятным, – обеспокоилась Лена, отдаваясь какой-то безумно-нереальной надежде. – Жизнь уже преподала Инне страшный урок, но провидение отвело беду – не раздавил ее онкологический молох. Пересилила, перемогла она свою болезнь. Неужели опять ее ждет очередное жертвоприношение беспощадной судьбе? Неведомая черная сила только-только начала в ней шевелиться или уже пожирает ее?.. Что-что, а свое подлое дело эта болезнь делает быстро и безжалостно. Здесь не проходит мнение, будто «есть вещи, которые о себе человеку не стоит знать». Напротив, надо срочно бить тревогу… Бедная Инна, за этой болезнью стоит ее не очень счастливая судьба. Она давит, иссушает ей душу. В Инне воплотились все женские страдания, вся их горечь. Судьба к ней несправедлива. Почему за одну-единственную ошибку она расплачивается всю жизнь, а виновник ее несчастий, наверное, «цветет и пахнет»?.. Нет, голос Инны еще громкий и звонкий. Поживет еще Инесса-принцесса», – думает Лена, припомнив ежегодные майские встречи с ветеранами Великой Отечественной войны. Она представила, как постепенно угасают их громкоголосые, веселые речи, как становятся они все тише и тише… и их все меньше…
«Лена какая-то скованная, никак не освоится. Ее нельзя упрекнуть в непорядочности или безразличии, но могла бы и одернуть, вразумить свою близкую подругу, чтобы та не ставила в неловкое положение девчонок. Только она умела ладить с Инной, и лишь она могла удерживать ее от всплесков отрицательных эмоций. Пора бы Лене перестать контролировать свое поведение. У нее как будто есть третий глаз, которым она все время отслеживает себя со стороны», – слегка досадуя, думает Кира.
– Не заводись, Аня, юмора не понимаешь. Не Инна, Шукшин так сказал, – чуть поколебавшись, встала на защиту Инны Жанна.