Вкус жизни
Шрифт:
– Прошло время, и эти же чиновники стали носить брюки-дудочки и затертые джинсы. И чего ради бузили? – усмехнулась Лиля.
– А я не водила дружбы с городскими стилягами. Честно говоря, недолюбливала этих разряженных юнцов, считала, что для них яркие тряпки – предел мечтаний. Они казались мне слишком примитивными и легкомысленными, – сказала Жанна.
– …Потом наступили убийственно обезличивающие брежневские годы фальши, перерождения душевных самобытностей в ничто… – опять «завела свою пластинку» Инна.
– Мы не изменяли главному в себе – человеческому, – сказала Алла, как отрезала.
– Вот у кого сплошные перегибы. Тебя послушать, так получается, что мы проспали все семнадцать лет его правления. Уточняй, кто проспал, – сердито сказала
«И у нее слабые нервы», – сочувственно подумала Кира и, оставив ненадолго участников спора, пошла на кухню.
– …Когда я после университета приехала в провинциальный вуз, то была поражена тем, что многие мои студентки являлись на занятия в мехах, увешанные золотом, как новогодние елочки. (В противовес моему излишне скромному, строгому, мной самой сшитому костюмчику). Но я «не козлилась», потому что воспринимала эти наряды на девушках как стремление их родителей поскорее выдать замуж своих дочурок в условиях дефицита мужского контингента в педагогическом институте, – сказала Галя.
Наступила неопределенная пауза, после которой разговор о моде возобновился. Но Лена уже отвлеклась на Жанну с Лилей.
– …Мы были из тех, «на смерть идущих», если потребует Родина, – продолжила воодушевленно излагать свои мысли Лиля. – Преданность, любовь, профессия – были нашим фундаментом. Мы были крепкой породы. И я об этом говорю не стесняясь. Вот возьми даже нашу достаточно безответную Анечку. Для меня совершенно ясно, что если ей нагло посмотрят в глаза или грубо потеснят, она посторонится молча, спокойно и гордо. Помнишь, Блок так вел себя. После оскорбительной статьи о нем в журнале сначала издали кивнул редактору, а потом подошел и протянул ему руку. Но попробуй кто чужой задеть, затронуть хоть чуть-чуть Анины патриотические чувства – на амбразуру бросится, костьми ляжет. Маленький человек способен на большой подвиг. Ты согласна? – Лиля повернулась к Ане.
Та молча кивнула, искренне радуясь мнению Лили.
– Наверняка глаза Ани всегда загорались при виде красного флага, поднимаемого вверх по высокому древку на площади у памятника павшим воинам. Она вытягивалась в струнку, в груди ее поднимались и вдохновение, и восторг, и мурашки пробегали по телу при звуках гимна. Он внушал ей надежду. А теперь, когда казавшаяся незыблемой страна развалилась, вопросы «В чем смысл жизни?», «Каковы великие цели?» стали общим местом. Они теряются, затираются, ускользают. В чем внутренняя логика современной жизни? Как ее выстраивать? Была эпоха космоса и физиков, а сейчас, как ни прискорбно, время чиновников и олигархов. Не стяжать нам теперь лавры Королева и Туполева. Откуда у бывших правоверных коммунистов преданность новой, только что родившейся власти?
И тут не обошлось без Инны. Она опять вырулила куда хотела.
– При чем тут коммунисты или некоммунисты? С Валерией Новодворской спелась? Та от нечего делать всегда во всех на свете бедах винит только коммунистов, и ты туда же, – возмутилась Жанна.
– Новодворская по-своему честная женщина. Если не удалась личная жизнь, так зачем ей в нос этим бестактно тыкать? – недовольно забурчала Лиля.
– Ха! И ты перекочевала в ряды поклонников этой фанатички? Может, тебя это и не волнует, а меня беспокоит. Никогда не поздно одуматься… Скажите на милость! Взялась меня этикету учить? – вздернула свои высокие тонкие дугообразные брови Инна. – …А некоторые, как сухое дерьмо, всплыли на волнах перестройки… – не утерпела, чтобы не съязвить, Инна.
– Ты это на кого намекаешь? – завелась Рита.
– Для непонятливых дважды обедню не служат, – отрезала Инна.
Лена опять ушла мыслями в далекое прошлое.
– …Потом начался крестный ход России к Богу, – саркастически усмехнувшись, вставила Инна. – А причина кроется сама знаешь в чем. Когда мы жаждем помощи свыше? Прими правду такой, какая она есть.
Словно не замечая шпилек Инны, теперь Галя с маниакальной настойчивостью продолжила гнуть свою линию.
– Мы надеялись,
Алла, по обыкновению, будто вскользь обронила:
– Золотые слова! И это всё?
– Не зарекайся, – шутливо и неоднозначно отреагировала на Галину последнюю фразу Лиля.
Галя заговорила как бы в продолжение темы, но совсем о другом:
– …И вдруг… помню, дети мои еще были школьниками, когда, как по голове молотком, меня стукнули «Дети Арбата», «Белые одежды», потрясла книга «Ночевала тучка золотая». А вслед «Раковый корпус» Солженицына сразил наповал. И в этих книгах была совсем иная, пугающая интонация. Они заронили незнакомое доселе чувство беспокойства, неуверенности, недосказанности. Описанные события казались слишком страшными, чтобы быть реально происходившими.
И я, наверное, впервые за многие годы задумалась над ранее не касавшимися меня вопросами: «Как угадать ход времени? Что в нем самое главное? Почему у нас отсутствует презумпция невиновности? Мы забиваем последние гвозди в крышку своего гроба? Разве мир так мрачен? Может, не я одна растрачивала себя на неверие и страх, размышляя, правильно ли живут мои дети? Разве мало поводов для оптимизма в нашей жизни?..» Боишься, а все равно веришь в лучшее.
– Отставание было во всем, но руководство не хотело признавать этого. А мы продолжали хорошо работать, боялись опозориться, подвести. Нас еще не очень пугали очереди в магазинах, но на кухнях мы уже начинали выражать свое недовольство. В мешанине забот с чисто женской покорностью мы терпели нехватку самых необходимых в быту вещей, потому что еще верили в преодоление страной любых трудностей и спокойно образовывали друг друга «Лолитой» Набокова, – прервала Галю Лера.
Лена вдруг вспомнила грустную унизительную историю с попыткой купить сыну зимние ботинки киевского производства, считавшиеся тогда достаточно приличными. Она, пробегая мимо магазинов, часто видела «побоища», но никогда не участвовала в них, обходясь недефицитными вещами, а тут решила рискнуть, чтобы порадовать сына нетривиальной обновкой.
Магазин кишел покупателями. Люди в очереди, галдя от нетерпения, буквально лежали друг на друге. Из-за притока все новых и новых покупателей в тесном помещении нечем было дышать. Толпа беспорядочно колыхалась и стонала, но люди в ней крепко держались друг за друга, временами удостоверяя свою принадлежность к данному месту номером на руке. Импровизированная очередь то сжималась, то расправлялась, тяжело дыша, как огромное неведомое существо. Не в меру ретивая бабуся попробовала протиснуться без очереди. Над толпой раздался мужской голос, несколько разрядивший обстановку: «Куда спешишь, как голая в баню?»
Но вдруг кто-то истошно крикнул, что осталось всего пятьдесят пар. Толпу понесло по узкому коридору к прилавку. Мощный финальный аккорд – и очередь окончательно смешалась. Первые попали в середину и грозными голосами требовали восстановления справедливости, мол, мы с утра стояли. Кому повезло случайно оказаться у прилавка, молча торопливо совали смятые влажные бумажки продавцам, не разбирая хватали товар и, прижимая его к себе, с испуганными, но счастливыми глазами, подталкиваемые разъяренными покупателями, пытались продвинуться к выходу в сторону милиционера, под его защиту. За ними следующие счастливцы лезли друг другу на головы, сметая с прилавка «остатки роскоши былой». Задние, по сути дела зрители, непонятно зачем продолжали неистово напирать. Над очередью топорщился и качался обрубками корявых веток лес рук, требующих такого необходимого. Злые, истошные крики измученных, несправедливо обиженных людей дополняли жуткую картину «побоища».