Вкус жизни
Шрифт:
– … А в детской книге ты умышленно старалась упрощать фразы, пользуясь безыскусным слогом, понятным детдомовским детям? Поэтому в твоей первой книге такой рациональный язык? Может, выбор диктовался личным пристрастием к краткости и простоте? Или это не столь важно? – храня в интонации превосходство, спросила Инна у Риты.
– Первая книга изначально задумывалась для детдомовских детей. К произведениям для детей предъявляются другие требования. Иногда в них на первое место выступает поэтическое ощущение мира, иногда – понимание детской психологии. Писать детям о детях и взрослым о детях – абсолютно разные вещи и в смысле языка, и в смысле подробностей.
– …И оставь, пожалуйста, свои изуверские комментарии. Тебя привлекает неприглядная роль категоричного критика? Запомни, критикам памятников не ставят, – встала на защиту Риты Лера.
– А я бы поставила. Талантливый критик – это тот, кто свой гений созидания принес в жертву гению разума. Он учит, воспитывает, всем существом своего таланта откликается на новое время. Вот у Белинского было предназначение быть критиком. У него и вкус, и знания, и талант к этому был.
– Опять иронизируешь?.. Поняла, причисляешь себя к таковым.
– Ты же считаешь себя писателем…
– В критики часто идут несостоявшиеся писатели, поэты, музыканты и художники, чтобы излить свою ревнивую зависть и желчь. Критики разрушают то, что не сумели создать сами. Мы сами имели возможность неоднократно убеждаться в их непрофессионализме. Они на дух не переносят удачливых собратьев… А иногда злобная реакция вызывает такую же ответную, – заметила Галя. – Мне шутливые строчки вспомнились. Я их в Интернете вычитала: «На критика решил переучиться. – В путь добрый… – Из вина плохого хороший уксус может получиться»… Инна, ты же профан в литературе, а туда же...
– Я не несу яиц, но могу оценить их вкус, – самоуверенно ответила Инна избитой фразой.
– Не рвись насолить всем. Критика должна быть продуктивной, а не убийственной. Всё когда-то встанет на свои места. Во все времена неистовые ревнители-середнячки – застрельщики нападок – тупо бросались сладострастно громить таланты, а потом пересматривали свое отношение. Булгакова и Пастернака клеймили, в чем только не обвиняли, а теперь превозносят. Мол, «не нашлось ушей воспринять новаторство… Теперь их концепция соответствует современному пониманию». Покаянные письма пишут. У нас всегда так: сначала поносят, потом памятники ставят. Современники редко угадывают гениев, – напряглась Эмма.
– Это политика. Во всем мире так, – отметилась короткой фразой Аня.
– Не критика, а замалчивание – вот что самое страшное для любого человека. Невозможность выразить себя заставляет иногда усомниться в своих способностях, – внесла свое печальное и очень верное замечание Лена.
– Хороший редактор необходим любому, даже самому талантливому писателю, чтобы незамыленным взглядом заметить все огрехи и шероховатости. Но в существе дела я в основном полагаюсь на себя, на своего внутреннего цензора.
– Пушкин, кажется, сказал: «Ты сам себе свой высший суд», – подсказала Жанна.
– Помню, написала я пространный рассказ о том, как отчим приставал к падчерице. (Ах, как долго живут в сердце тяжелые детские впечатления, чтобы когда-то наконец-то выплеснуться на бумагу!) Честный, жесткий рассказ получился. Но что-то все время беспокоило, тревожило, раздражало меня в нем. Я
– Как бы там ни было, должна отметить: пишешь ты, Рита, весьма прилично. Рифмоплетство у тебя в крови. Долго не оставляла меня твоя книга. Честно скажу: начиная читать, я не была открыта для ее эмоционального восприятия, боялась неуютных, тягостных впечатлений, – созналась Инна. – …Ты стихами избавляешься от безум-
ной тоски?
Она пристально взглянула в глаза Рите.
– Только отчасти. Пишу и как бы отпускаю некоторые свои проблемы… Знаешь, я не осознавала себя состоявшейся личностью, пока не стала писать, – расслабившись от неожидаемой похвалы, доверительно сказала Рита. – Теперь вот писательство считаю одной из главных страниц своей жизни. Я много лет так или иначе шла к этому… А на работе скрывала, что пишу, пока не стала членом Союза писателей. Предвидела недоуменные возгласы коллег: «Она еще и пишет?!» Я не считаю себя талантливой, но у меня свой почерк, своя манера письма… Я благодарю судьбу за то, что у меня есть дети, внуки, за то, что могу писать, и еще за то, что еще живу.
– …Не поняла: твое писательство – это бегство от себя? – спросила Лиля.
– Нет, оно – путешествие внутрь себя. Писатель, как правило, интегрирован в свой собственный внутренний мир. Когда писала первую книгу прозы, я была одновременно ребенком и взрослым… Нет, в большей степени ребенком. Я думала и чувствовала, как ребенок, мысленно росла вместе с ним.
– Возвращаешься если не в детский возраст, то в свою чистоту и, если хотите, в детскую мудрость, – по-своему объяснила этот феномен Алла.
– Изучаешь себя, собственные глубины? – искренне удивилась Жанна.
– Да. И узнаю много нового или давно забытого, – улыбнулась Рита.
– Ты годами вынашиваешь идеи, долго внутри себя ищешь и выстраиваешь сюжеты? Одолевают муки творческого бесплодия? Да?
– Нет, сюжеты возникают как вспышки. Их у меня за глаза хватает. И картинки к сюжетам являются неожиданно, будто из ничего, из неоткуда. Труднее всего найти точное выражение мыслей и чувств. Говорят, у композиторов всегда в голове звучит музыка, а у меня всегда бегут строчки, даже ночью, – объяснила Рита.
И Алла поделилась:
– Рядом со мной не случилось человека, сумевшего оценить мои первые опусы, но во мне в один день вдруг что-то произошло, и я сразу почувствовала, как надо писать, что я из себя должна вынести, оставаясь самой собой. Будто прорвало плотину копившихся страстей. У меня не было намерений становиться писателем, их родили обстоятельства. Сначала сомневалась, потом смотрю, прорисовывается что-то удобоваримое… С тех пор и открываю душу бумаге. Я пишу, потому что внутри меня не помещается лавина слов и мыслей, я переполнена ими, и кажется, если не писать, голова взорвется. Удивляюсь таинственной работе лаборатории мозга… Иногда мне кажется, что я уже обрела свою интонацию, но все равно сомневаюсь. Хотелось бы еще испытать удовольствие в оттачивании писательского мастерства. А то я в силу привычки часто подхожу к своим текстам как к научным статьям, в которых выверяю каждую фразу, просеивая слова сквозь густое сито размышлений и возражений, будто в них каждое слово – на вес золота. Боюсь, что за четкостью я теряю красочность и легкость изложения.