Владимир Высоцкий. Жизнь после смерти

Бакин Виктор Васильевич

В.Аксенов: «Читал он мне тогда и отрывки из своей собствен­ной прозы, из романа «Девочки». Не знаю, насколько он продви­нулся в этом деле, времени у него всегда не хватало, да и к писанию прозы он не был приучен. В тех отрывках, что я слышал, описыва­лись московские красотки, подцепляющие «фирму», то есть ино­странцев».

Через два десятка лет В.Аксенов в одном из интервью выска­жет гипотезу на эту тему: «Я почти уверен, что он стал бы серьез­ным романистом или драматургом. Пение на самом деле повергало его в своего рода истерику. А он жаждал вырваться в какую-то бо­лее спокойную сферу. Это самосохранение, попытка спастись у него была. Он цеплялся за эти формы деятельности, исключающие не­посредственный контакт с публикой. Он

прежде всего писал бы о самом себе в разных ситуациях. Он ведь был байронист. Это про­должение плеяды Печориных, Онегиных и прочих. Это такой тип русского романтика, байронита. Это не были бы, может быть, ме­муарного плана вещи. А может быть, в конце концов, он пришел бы и к чисто мемуарному плану».

Естественно, что в 77-м году нечего было бы и пробовать на­печатать это произведение. Впервые «Роман...» будет напечатан в декабре 1981 года в четырех номерах «Новой газеты», издаваемой в Нью-Йорке. В СССР его смогли прочитать подписчики толстого журнала «Нева» лишь в 88-м. В последующие годы «Роман о девоч­ках» будут ставить на многих театральных площадках России. Вот один из зрительских отзывов на спектакль, поставленный Марком Розовским в Театре «У Никитских ворот»: «"Роман о девочках" Вла­димира Высоцкого очень театрален. Главным образом тем, что в нем при минимуме текста, занимающего от силы 30 листов, сказан, вер­нее, выплеснут максимум информации, додумывать и обрабатывать которую внутри себя не автору, а читателю и зрителю. Трудно не остаться благодарным за подаренный вечер, в котором было все: и обилие сценической выдумки, которая у Розовского, по-видимому, одного происхождения с выдумкой литературной и драматургиче­ской; и талантливая, искренняя, не раз по-настоящему берущая за душу игра актеров, знакомые песни, смех и слезы...»

«ЧЕРНАЯ СВЕЧА»

Пьем за то, чтоб не осталось по России

больше тюрем,

Чтоб не стало по России лагерей!

В середине июня Высоцкий по приглашению Вадима Туманова летит в Иркутск. В аэропорту его встретили заместитель В.Тумано­ва — Анатолий Тюркин, журналист Леонид Мончинский, сын В.Ту­манова Вадим Туманов-младший и друг Туманова В.Церетели. Пря­мо из аэропорта поехали на Байкал.

Вспоминает главный инженер артели старателей «Лена» Сергей Зимин: «Первый день провели в Бодайбо, показали гостю город и его окрестности. Побродили по скверу перед зданием «Лензолото». Сильное впечатление на Высоцкого произвел местный базарчик на берегу Витима, где торгующих за прилавком было двое — бабуля и дедок. Они продавали семечки. Покупателей не было вовсе. Вот та­кие были тогда времена».

Из воспоминаний иркутского писателя Леонида Мончинского: «В ту поездку Высоцкий побывал на многих старательских уча­стках — Барчик, Перевоз, Хомолхо...

...Вертолет завис над крохотным поселком старателей Хомол­хо в Бодайбинском районе. Слева от гольца заходила чернобрюхая туча, под ней сплошная стена дождя.

— Это надолго? — кричит Высоцкий пилоту.

— Возможно, до конца недели. Поворачиваем на Бодайбо?

— Прошу вас, садитесь. Я обещал.

Вечером его будут слушать пятьдесят усталых мужчин, боль­шинство из которых трудно чем-либо удивить, бывшие зэки, отбы­вавшие наказание на Колыме.

...К вечеру в поселке старателей набралось человек сто два­дцать. Мы ломали голову: как узнали, откуда им взяться? По хо­лодной северной распутице, через грязь, болота многие километры шли люди из лесных кордонов, геологических палаток, зимовий...

Разместить 120 человек в столовой оказалось делом невозмож­ным, и поначалу хозяева повели себя со всей определенностью.

— Товарищ Высоцкий приехал до нас. Очень сожалеем, но...

Высоцкий попросил:

— Ребята, давайте что-нибудь придумаем. Мокнут люди...

И минут через тридцать был готов навес. Открыли окна, две­ри настежь. Высоцкий

тронул струны гитары... Мы слушали его под шум дождя.

Мы тогда молчали, все четыре часа, ни хлопочка он не полу­чил — время экономили. Володя стоял на сколоченном из нестру­ганых досок помосте, потный, с усталой улыбкой. Добрый такой, приятный человек, вид немного беспомощный — дескать, все, му­жики.

Бульдозеристы, сварщики вытирали о спецовки потные ладо­ни, жали ему руку, просили не забывать. Один сказал:

— Фронтовик я, и такую благодарность от всех фронтовиков имею. Будто ты, вы, значит, со мной всю войну прошагали. Рядом будто. Дай обниму вас, Владимир Семенович!»

В Иркутск из поездки по приискам вернулись 17 июня.

Л.Мончинский: «Приехали ко мне домой. Была ночь. За сто­лом сидели Высоцкий, Туманов, наши друзья-старатели. Немного выпили. И Володя запел...

Во дворе тепло, двери открыты. Потихоньку начал собирать­ся народ. Володя вышел на балкон, в сквере перед домом — полно народу. Володя начал петь. В домах открылись окна. Включили фо­нарь, и стало светло в сквере, как в зрительном зале. Всю собрав­шуюся публику я знал. Там всякие были: и шершавые ребята, и ми­лиционеры, и интеллигентные люди, и рабочие, идущие со смены. Все мирно слушают. И ведь что интересно? Он долго пел, и было так тихо. Утром мы выходим — у нас в дверной ручке букеты цве­тов, только-только собранных. Володя был мужественным челове­ком. Он никогда себе не позволял никаких сантиментов. Но, когда он увидел эти цветы, очень растрогался».

В поездке по Сибири Высоцкий, Мончинский и Туманов ока­зались на станции Зима. Высоцкий предложил: «Слушай, давай сде­лаем приятное Женьке — снимемся на перроне под названием стан­ции». Он помнил, что именно на этом залузганном семечками зиминском перроне в 41-м году восьмилетний пацан Женя Евтушенко пел солдатам за кусок хлеба, за мятые рублевки, а то и просто «за так»: «Где-то в старом глухом городишке Коломбина с друзьями жила. До семнадцати лет никого не любила, но потом себе друга нашла».

Эту фотографию в 1987 году присовокупят к очередной «разо­блачительной» статье о Туманове в газете «Социалистическая ин­дустрия». А в результате того что в травле организатора новой сис­темы золотодобычи зацепили в этой статье и любимого всеми Вы­соцкого, полюбили в Зиме прежде неизвестного Туманова со всей его артелью.

Еще до этой поездки в Сибирь Высоцкий под впечатлением рас­сказов Туманова задумал сделать фильм о лагерной Колыме. Ему очень хотелось проехать с кинокамерой по Колыме от Магадана до Индигирки. Во время поездки в Бодайбо, в старательскую артель «Лена», по приискам Высоцкий увидел людей, которые, пройдя че­рез тяжелую лагерную жизнь, не растворились в ней, не сломились, сохранили себя. Выйдя на свободу, они не пошли туда, где можно украсть или отсидеться в тепле. Они пошли туда, где можно честно заработать. Он узнал истории удивительных судеб, почитал днев­ники Л.Мончинского, увидел воочию подтверждение историй, рас­сказанных В.Тумановым...

В поездке он предложил Мончинскому совместную работу над сценарием:

— Давай напишем фильм о Вадиме, о Колыме, о таких, как те, с кем ты работаешь?

Идея оказалась на редкость удачной. Мончинский, знаток ис­тории Сибири, ее уголовного мира, к тому же человек творческий, как нельзя лучше подходил для такого содружества. В дневнике, ко­торый он вел с того момента, как приехал в артель, было уже доста­точно материала для сценария, но Мончинский уговорил Высоцкого вначале написать роман. В домашнем архиве Высоцкого сохранился план глав будущего романа, написанный его рукой. Совместно рабо­тали урывками. Иногда неделю, иногда ночь. Многое согласовыва­ли по телефону. Первая часть книги — «Побег» — была практически закончена к августу 79-го года. Вторую часть — «Стреляйте, гражда­нин начальник!» — Мончинский дописывал самостоятельно.