Власть и наука

Сойфер Валерий Николаевич

Столь же низко оценивал он вклад Серебровского в науку:

"Вы демонстрировали тут выведенную вами нелетающую бабочку. Это очень хорошо. И эта бабочка, вероятно, имеет практическое значение. Это хорошо. Но, согласитесь, что за восемь лет это мало, мало для человека, владеющего арсеналом науки, для человека, который претендует на то, чтобы быть крупным представителем в данной области науки.

Здесь приводились данные о том, что вам были предоставлены огромные средства... А вы в течение этих лет продолжали старую свою игру в агогии, логии, гибридагогии21 и т. д. Вы продолжали заниматься "ученой" дребеденью, которая ничего общего с наукой не имеет. Вы продолжали барахтаться и блуждать в теории от одной реакционной ошибки к другой" (183).

Митин напомнил собравшимся, что 8 лет назад Серебровскому уже пришлось каяться,

когда его выступления были расценены как проявление вредного "меньшевиствующего идеализма" (184). Теперь, утверждая, что теоретические направления, разрабатываемые не только Серебровским, но и вообще генетиками, враждебны советской науке, призывая "выкорчевывать эти теории до конца" (185), Митин под аплодисменты своих коллег произносил партийный приговор науке:

"Нам пора, наконец, развить нашу, советскую генетическую науку до такой степени, чтобы она возвышалась над уровнем науки западно-европейских стран и США так же высоко, как возвышается наш передовой социалистический строй над странами капитализма" (/186/, выделено мной -- В.С.).

Другой философ такого же толка -- П.Ф.Юдин22 стремился представить генетику классово-чуждой наукой, а генетиков как не только ненужных, но и вредных носителей классово-чуждых взглядов, не способных привиться в советской науке и советской стране вообще. В соответствии с таким подходом он потребовал:

"НЕОБХОДИМО ИЗЪЯТЬ ПРЕПОДАВАНИЕ ГЕНЕТИКИ ИЗ СРЕДНЕЙ ШКОЛЫ, А В ВУЗЕ ОСТАВИТЬ ЕЕ ПОСЛЕ ПРЕПОДАВАНИЯ ДАРВИНИЗМА, ЧТОБЫ УЧАЩИЕСЯ МОГЛИ ЗНАТЬ, ЧТО И ТАКИЕ, МОЛ, ЛЮДИ И УЧЕНИЯ БЫЛИ" (187).

В русле этой идеологии был его совет, обращенный к генетикам:

"Вы можете принести огромную пользу, неизмеримо больше пользы делу социализма, делу советского народа, если пойдете по правильному пути, если откажетесь от тех ненужных, устаревших, ненаучных предположений, от того ХЛАМА И ШЛАКА, КОТОРЫЙ НАКОПИЛСЯ В ВАШЕЙ НАУКЕ" (/188/, выделено мной -- В.С.).

Митину и Юдину вторили Э.Кольман, Презент, Шлыков23 и другие. Таким образом, совещание в редколлегии журнала "Под знаменем марксизма" вылилось в идеологическое осуждение генетики как науки, ведущей к вредным последствиям. Роковым было то, что осуждению подверглись самые крупные специалисты в этой области. Роковым потому, что информация о совещании, полный текст выступления Митина, также как итоги этой встречи день за днем появлялись в "Правде" (урезанная запись совещания с приводившимися от лица редколлегии комментариями была срочно опубликована в том же году в журнале "Под знаменем марксизма"). Благодаря этому история с осуждением генетиков на совещании приобрела большой резонанс, так как воспринималась на местах как директивное распоряжение партийных органов.

Конфуз Лысенко с опровержением законов Менделя

В 1938-1939 годах лысенковская аспирантка Н.И.Ермолаева опубликовала результаты двух экспериментов, предпринятых с целью доказать, что законы Менделя -- ошибочны (193). Она скрещивала между собой растения, различавшиеся по одному четко наследуемому признаку, желая проверить, выполняется ли во втором поколении гибридов менделевское соотношение: три однотипных формы к одной отличающейся от них форме (именно такое соотношение "три к одному" должно было наблюдаться во втором поколении). У Ермолаевой в каждой из гибридных семей расщепление отличалось от предсказанного Менделем. Поэтому вывод аспирантки (и её руководителя) свелся к тому, что опыты опровергли "закон Менделя". Но стоило сложить данные по всем семьям, как отношение оказалось близким к 3:1 (2,8:1 и 2,7:1, соответственно, в каждом опыте).

Лысенко этот казус стал известен, но он возразил своеобразно тем, кто стал объяснять ошибку в интерпретации лысенкоистами собственных данных. Он объявил, что "механическое" складывание данных для разных семей не только бессмысленно, но и не имеет никакого отношения к биологии. Раз-де внутри отдельно взятых семей правило не выполняется, то и биологический смысл закона Менделя теряется.

Вавилов, прочитав статью Ермолаевой, попросил Карпеченко поискать, нет ли в литературе уже полученных данных по расщеплению внутри больших семей, после чего Георгий Дмитриевич дал задание своим сотрудникам М.И.Хаджинову, А.Н.Луткову и Д.В.Лебедеву проделать такую работу. Данные, конечно, нашлись. Даниил Владимирович Лебедев передал их Н.И.Вавилову, а по ходу дела у него и Дины Руфимовны Габе родилась идея -- проверить

соответствие разброса данных в эксперименте Ермолаевой кривой Гаусса. Если бы такое соответствие имело место, то оно доказало бы, что вариабельность её данных полностью укладывается в стохастические закономерности, и, следовательно, её данные не только можно, а нужно обрабатывать статистически, как и делал Мендель. Лебедев и Габе сделали грубое сопоставление (194), а несколько позже в журнале "Доклады АН СССР" появилась статья академика А.Н.Колмогорова (195), в которой крупнейший математик сообщил о таком же анализе ермолаевских данных, правда, с применением более изящного метода сравнения. По результатам обсчетов данных Колмогоров вычертил две кривые: идеальную (теоретически ожидаемую) и реальную (ту, что получилась на основе анализа данных лысенковской аспирантки). Совпадение кривых было настолько разительным, что можно было даже предположить подтасовку Ермолаевой её данных с целью найти лучшее соответствие закону расщепления Менделя. Получив этот результат, Колмогоров написал статью и назвал её "Об одном новом подтверждении законов Менделя" (195). Случай этот был не комичным, а анекдотичным. Карпеченко стал объяснять на лекциях в Ленинградском университете смысл работы Ермолаевой, демонстрировал две кривые и завер

Лысенко понадобилось полгода, чтобы ответить Колмогорову. Никаких новых экспериментальных данных за это время его сотрудники не получили, и он предпочел другой путь. Он решил обратиться к какому-нибудь бойкому партийцу, чтобы тот дал оценку колмогоровскому расчету с общепартийной (так сказать, непробиваемо-идейной) платформы. По его наущению за это взялся партийный полуфилософ, чешский эмигрант, руководивший раньше Отделом науки МК партии, Эрност Кольман. Воспользовавшись правом академика представлять статьи для опубликования в журнале "Доклады АН СССР", Лысенко отправил туда 2 июля 1940 года длинную пропагандистскую по стилю статью Кольмана (196), к которой присовокупил свое предисловие (197).

Кольмановская статья была незамысловата и сводилась к трем моментам. Во-первых, Колмогоров, конечно, -- крупный ученый, но все-таки математик, а не биолог. Во-вторых, в одной из ранних работ Колмогоров ссылался на то, что он разделяет взгляды одного немецкого ученого, который, в свою очередь, разделяет взгляды Э.Маха, которого, в свою очередь, совсем давно обругал Ленин. А кто же не знает, что раз Ленин обругал, пусть даже давно, то теперь навсегда все последователи Маха -- "наши идейные враги". В-третьих, Колмогорова настроил против Лысенко Серебровский, которого только что принудили покаяться в ошибках на дискуссии в журнале "Под знаменем марксизма", значит, -- налицо упорный отказ исправляться! Кольман в этой связи писал:

"... А.С.Серебровский занялся теперь не исправлением собственных ошибок, в коих он неоднократно каялся, а мобилизацией сил против дарвинистско-мичуринского направления. В этих целях очевидно акад. А.С.Серебровский "обратил внимание" на работу Н.И.Ермолаевой академика А.Н.Колмогорова, как последний сообщает в своей статье" (198).

За всем словесным фасадом Кольман, сам всю жизнь только и занимавшийся выполнением наказов партии по ошельмовыванию настоящих ученых, скрывал прозаическое утверждение. Он заявил, что сам факт обращения генетика Серебровского к математику Колмогорову неприемлем, что вообще обсуждать данные Лысенко в чужих и своих лабораториях нельзя, иначе это будет расценено как разнос антисоветских сплетней по углам и весям! Больше ни одного соображения против фактической стороны статьи Колмогорова Кольман не выставил и выставить не мог, но партийное осуждение звучало решительно:

"Поскольку же эти теоретические вопросы теснейшим образом связаны с задачами растениеводства и животноводства, с массовой практикой, упорствование в ошибках здесь далеко не безобидно" (199).

Надо сказать, такая лексика в журнале "Доклады Академии наук СССР" никогда раньше и никогда позже не встречалась.

В сопровождавшем статью Кольмана письме, также опубликованном в этом номере журнала, "колхозный академик" делал вид, будто он и не знает, что закон Менделя имеет статистический характер, что даже и не слышал, как надо изучать количественные закономерности наследования отдельных признаков24, что не слыхал, как, анализируя поведение индивидуальных генов, ученые абстрагируются от других признаков, чтобы изучать лишь данный ген. В согласии с такой тактикой он писал: