Вне рутины
Шрифт:
— Совершенно справедливо, Антіохъ Захарычъ, — поддакнула Манефа Мартыновна.
— Врно-съ. Пойду дальше. За винтомъ хоть и спорятъ иногда другъ съ другомъ, но по моему…
Въ это время въ двери спальни щелкнулъ замокъ. Манефа Мартыновна слегка вздрогнула и взглянула на дверь. Остановилъ свою рчь и Іерихонскій. На порог появилась Соняша въ черномъ плать и съ темно-розовымъ бантомъ ли груди. Лицо ея было хмуро. Іерихонскій поднялся со стула и выпрямился во весь ростъ.
— Пожалуйста, представьте меня… — прошепталъ онъ
VIII
— Вотъ позволь, Соняша, познакомить тебя съ У нашимъ сосдомъ Антіохомъ Захарычемъ, — робко начала Манефа Мартыновна, опасаясь, чтобы дочь не сказала что-нибудь дерзкое.
— Вашъ сосдъ Іерихонскій… — подхватилъ Іерихонскій, кланяясь.
Соняша закусила губку и, молча, протянула ему руку.
— Въ сущности мы вдь почти совсмъ знакомы, — продолжалъ онъ, стоя. — Я безчисленное множество разъ имлъ удовольствіе встрчаться съ вами на лстниц.
— Можетъ быть, но я не замчала васъ, — былъ отвтъ.
— Часто я также слышу, какъ вы изволите заниматься музыкой. У меня сквозь полъ все слышно, и я даже различаю мотивы. Знакомъ я, стало быть, и съ вашимъ музыкальнымъ талантомъ. Музыку я и самъ люблю.
— Не похоже. Зачмъ-же вы тогда претендовали, что я играю по вечерамъ? Вы прислали просить, чтобъ я не играла на піанино.
— О, это всего былъ одинъ разъ, кажется, Софья Николаевна, и я глубоко объ этомъ сожалю. Меня болзнь заставляла. Я простудился, занемогъ инфлуенцей, а потомъ долгое время страдалъ безсонницей. Всего одинъ разъ.
— Нтъ, два и даже, кажется, три.
— Опасаюсь, не распоряжалась-ли вмсто меня моя прислуга. Она такъ любитъ меня и бережетъ мой покой. А я, Софья Николаевна, врьте совсти, всего только одинъ разъ посылалъ, и то, когда у васъ была музыка въ соединеніи съ пніемъ. Помню, что какой-то басъ распвалъ.
— Это нашъ жилецъ, студентъ. У него прекрасный голосъ.
Разговоръ этотъ шелъ стоя. Манефа Мартыновна замтила это и сказала:
— Что-же вы стоите, Антіохъ Захарычъ… Пожалуйста садитесь.
— Вырости хочу, многоуважаемая Манефа Мартыновна… Хе-хе-хе… — дребезжащимъ смхомъ разсмялся Іерихонскій и показалъ прекрасные блые вставные зубы.
— Сядь, Соняша, и займи Антіоха Захарыча, — сказала дочери мать, вставая. — А я пойду распорядиться насчетъ чаю. Надо велть подать самоваръ и заварить чай.
— Тогда это лучше я сдлаю. А вы посидите и поговорите.
Соняша сдлала движеніе къ столовой.
— Нтъ, нтъ… Ты не знаешь… Ты лучше останься, а я распоряжусь… Мн нужно кое-что сказать Ненил, - проговорила мать, уходя изъ комнаты.
Соняша промолчала и сла съ кислой гримаской. Слъ и Іерихонскій, многозначительно крякнувъ.
— Слышалъ я, что вы, и помимо музыкальнаго таланта, изволите быть изукрашены и другимъ талантомъ, — началъ онъ, стараясь быть какъ можно боле любезнымъ, и при этомъ нсколько наклонилъ голову.
— Не понимаю, — отвчала
— Слухомъ земля полнится, многоуважаемая Софья Николаевна. А мы съ вами ближайшіе сосди.
— Да что такое? Что такое?
— Насчетъ вашего таланта къ живописи. Я слышалъ о вашихъ удивительныхъ способностяхъ.
— Это вы отъ кухарокъ? Кухарки разглашаютъ. Да, я училась и люблю писать по фарфору.
— Но зачмъ-же непремнно отъ кухарокъ? — нсколько обиженнымъ тономъ произнесъ Іерихонскій. — Я и помимо кухарки слышалъ…
— Такъ отъ кого-же? Отъ кого? — приставала Соняша.
— Теперь не припомню хорошенько, но слышалъ. Слышалъ про художественно разрисованныя тарелки.
— Ахъ, вы про тарелки? Есть, есть… Да, я пишу на тарелкахъ, но и помимо тарелокъ я занимаюсь акварелью.
— Прекрасное занятіе для молодыхъ двушекъ. Откровенно говоря, это уже получше высшихъ женскихъ курсовъ будетъ, а особливо медицинскихъ.
— А я была и на курсахъ… — отвчала Соняша.
Іерихонскій оскся.
— Вы? — спросилъ онъ. — Но, надюсь, не на медицинскихъ?
— На педагогическихъ.
— Ну, это я еще допускаю, допускаю. Женщина уже по своей природ педагогичка, это, такъ сказать, ея назначеніе… Сама природа… Но медицина и сопряженное съ ней изученіе человческаго тла… Эта самая анатомія, разсмотрніе человческихъ внутренностей, изученіе костей скелета — прямо дло мужское. Предоставьте это мужчинамъ. Это ихъ удлъ. Женщина — это благоухающій цвтокъ… Да, цвтокъ… Поэтому и слдуетъ ее окружить тмъ, что присуще цвтку, его красот… Да-съ…
Іерихонскій, разсказывая, что такое женщина, даже причмокнулъ нсколько разъ.
— Не согласна, — отвчала Соняша и отрицательно покачала головой.
— Очень печалюсь, что иду въ разрзъ съ вашими убжденіями, но вдь я только относительно медицинскихъ курсовъ, а остальные я не отрицаю. Нисколько не отрицаю. А ныншніе модные курсы — кулинарные или поварскіе, такъ даже прямо одобряю. Ха-ха-ха… Прямо одобряю… По моему, хорошее знаніе кухни — это ореолъ хозяйки.
— Не согласна, — опять отрицательно покачала головой Соняша. — Не одобряю, хотя и на кулинарныхъ курсахъ была.
— Были? Да неужели были? — радостно воскликнулъ Іерихонскій и прибавилъ: — Вотъ это прекрасно! Совсмъ прекрасно! И вполн научились готовить? Можете направить кухарку на исполненіе хорошихъ, вкусныхъ, сытныхъ блюдъ?
— Право, не знаю. Прежде всего наши кухарки невозможно глупы и упрямы.
— Совершенно врно! Съ этимъ совершенно съ вами согласенъ, Софья Николаевна. Вс эти Мары, Дарьи, Матрены — прямо деревянныя. Я по своей знаю. Но принимая въ соображеніе, что и капли воды долбятъ камень, то хорошая хозяйка, ознакомившая на курсахъ со стряпней, всегда можетъ втолковать этой Марь или Дарь, особенно если потомъ и присмотрть за ней… Врно вдь?