Внуки
Шрифт:
Вальтер Брентен вошел как раз в ту минуту, когда майор Зюскинд дружески выпроваживал из подвала красноармейцев. Они удалялись очень неохотно, всем им хотелось присутствовать при допросе необыкновенного пленного. В коридоре убежища они остановились, продолжая оживленно обсуждать происшедшее.
Майор Зюскинд вернулся к своему столу, сел, заглянул в бумаги, лежавшие перед ним, а затем медленно поднял голову и посмотрел на пленного, который молча стоял и следил за каждым движением майора.
— Имя и фамилия?
— Август Кёрбер.
—
— Да.
— Откуда вы знаете его?
— Я был тюремным надзирателем.
У майора Зюскинда задрожали губы. Долго смотрел он на солдата своими большими, утомленными бессонницей глазами. Первый немец, который мог дать сведения о Тельмане, оказался одним из его бывших тюремщиков. Майор, не опуская головы, закрыл глаза, он точно отдался своим мыслям. Потом в упор взглянул на немца и спросил уже совершенно спокойно и сосредоточенно.
— Расскажите, что вам известно о Тельмане. Ну, говорите же наконец!
Немец стоял навытяжку и с удивлением рассматривал советского офицера, его невероятно худое, костлявое лицо с запавшими щеками, на котором тем заметнее выделялся длинный нос. Быть может, пленного удивляла безупречная немецкая речь советского офицера.
Он размотал и снял с руки шерстяную тряпицу, видимо, не зная, с чего начать. Потом искоса бросил беглый взгляд на Вальтера Брентена, неподвижно сидевшего поодаль.
— С ним у нас… у нас в Ганновере неплохо обращались, поверьте мне. Но… Но надзор за ним был строгий… Специально из Берлина прислали одного… Только к нему приставлен был… Мне он дал хороший совет…
— Кто? — спросил майор.
— Тельман… Когда меня призвали, я зашел еще раз к нему в камеру… Дежурный был как раз мой хороший приятель. Я спросил у него, как мне сейчас поступить.
— Вы спросили у Эрнста Тельмана?
— Да… Он сказал мне… То есть сначала он спросил: «Вы хотите воевать против рабочих и крестьян социалистического государства?» Я ответил: «Нет, не хочу». На это он сказал мне: «Так зачем же вы спрашиваете?» Я повторил: «Но что мне делать?» А он: «Какой же тут может быть вопрос? Надо переходить на сторону Красной Армии…»
— Вы говорите — это был хороший совет. Я ведь не ослышался. Верно? — Глаза Зюскинда сверкнули в глубоких темных впадинах.
— Да, это был хороший совет, очень хороший совет.
— И почему же вы ему не последовали?
— Господин… господин… я служил писарем при полковом штабе… Мне ни разу не представился случай.
Несколько секунд длилось молчание. Пленный неотрывно смотрел на майора; тот, тяжело дыша, уставился невидящим взглядом в доску стола. Наконец, не поднимая глаз, майор спросил:
— Что еще вы можете сказать об Эрнсте Тельмане?
— Он так мужественно держал себя, что мы не могли не уважать его…
Майор Зюскинд, не меняя позы, снизу вверх посмотрел на пленного, и Вальтер Брентен увидел на его бледном лице легкую улыбку…
— Он никогда и ни в чем не отступал от своих политических
Майор Зюскинд поднялся, молча прошел мимо пленного к двери, открыл ее и сделал знак солдатам комендантской роты. Кивнув в сторону пленного, майор приказал:
— Поместите его где-нибудь поблизости. Допрос не окончен… Но митинговать тут незачем. Поняли?
Пленному он сказал:
— Идите!
Когда красноармейцы вместе с пленным вышли из подвала, майор взглянул на Вальтера.
— Ваше впечатление, Вальтер Карлович? Этот человек говорит правду?
— Думаю, что да. Но о хорошем совете Эрнста Тельмана он вспомнил лишь недавно.
— И мне так кажется, — сказал майор. — Ну и детина! Что, в Германии все тюремщики такие? Ведь он высок и широк, что твой шкаф.
— Шкаф с потайным ящиком.
— Верно! — По осунувшемуся лицу майора скользнула усмешка. — Потайной ящик мы откроем. Думаю, что самое правильное — сейчас же отослать этого пленного в Вертячий, в штаб армии. Если там найдут нужным, его направят в Москву… Как-никак живая весть о товарище Тельмане. А это немало.
IX
— Вальтер Карлович!… Вальтер Карлович!
Полковник Осип Петрович стоял у входа в подвал, где Вальтер улегся, чтобы хоть немного отоспаться.
— Вальтер Карлович! Скорее! Поди-ка послушай!
Вальтер побежал за ним по коридору подвала.
Из трофейного радиоаппарата торжественно звучал низкий голос, произносивший по-немецки:
— Боеприпасы кончились. Генералы и рядовые солдаты с холодным оружием в руках бросаются на атакующего врага.
— Ну, что вы на это скажете? — спросил майор Зюскинд.
— Беспримерно! — пробормотал Осип Петрович.
Замогильный голос продолжал:
— Говорит немецкая радиостанция. Сообщаем последние радиограммы верховного командования в Сталинграде. Наши войска водрузили знамя со свастикой на самом высоком здании в центре города. Под этим знаменем идут последние бои.
Следующее радиосообщение:
— Генералы, стоя на плотине реки Царицы, плечом к плечу с рядовыми отражают натиск врага.
— Это уже не просто вранье, это сумасшествие! — сказал Вальтер.
— Нет, система, — возразил майор Зюскинд. — Знаете ли, Вальтер Карлович, что передали по радио из северного «котла» в ответ на запрос ставки фюрера о положении на этом фронте? Погодите, ответ записан буквально. Вот… «Армия удивлена, что командующий еще не получил «Рыцарский крест с венком из дубовых листьев». Видно, рядовому немцу легче умирать, если его генерал награжден венком из дубовых листьев.
В помещении толпились красноармейцы. Они вопросительно смотрели на офицеров, не понимая, что говорит голос по радио на чужом для них языке. И все же напряженно прислушивались.