Внуки
Шрифт:
— Боже мой, до чего ж ты опять взбешен! — улыбаясь, сказал Осип Петрович. — О наших союзниках, что ли, думаешь? Что ж, им Северная Африка больше по душе, чем суровое побережье Ла-Манша.
— Что? — спросил Вальтер. — Разве я что-нибудь сказал?
— Ни слова. Но достаточно взглянуть на тебя!
— Брось… Как ты думаешь, Осип Петрович, долго это будет продолжаться?
— Канонада?.. Пока они не капитулируют. Или пока не будут уничтожены все до единого!
Из ближайшей лощины вышел отряд пленных немцев — закутанные в тряпье, грязные
Осип Петрович приказал немцам остановиться.
Вальтер открыл дверцу машины и спросил у одного из них:
— Из какого города?
— Я-то? Из Берлина.
— Из Берлина? О господи! И такой дурак? Я думал, берлинцы — они умные.
— Опостылело мне все это надувательство.
— Ах, так! Вдруг, значит, опостылело!
— А что? Почему это именно я должен был подать пример?
II
В балке Голой был захвачен немецкий фронтовой лазарет. Врачи и санитары в дикой панике разбежались. Вход в балку преграждали разбитые санитарные машины; на снегу валялись медикаменты, ампулы, тюбики, бинты и сломанные носилки.
В нос ударило неописуемое зловоние от грязи, гноя и лекарств. В одной землянке прямо на полу лежало пять трупов. На них были бинты, но эти люди умерли явно не от ран — они замерзли. Раненых бросили на произвол судьбы в землянках, где стоял сковывающий холод. Их облепленные грязью лица окаменели.
Во второй землянке Осип Петрович и Вальтер Брентен нашли еще семерых замерзших. Трое лежали друг на друге. Один солдат, забившийся в самый дальний угол, застрелился из маузера. Он умер, так и не выпустив пистолета из судорожно стиснутой руки.
У входа в следующую землянку стояла Нина Смирнова. Она была очень бледна. Молча кивнула она Вальтеру и полковнику. Им пришлось чуть не пополам согнуться, чтобы проникнуть в низкую, темную, но довольно просторную землянку. Все трое ступали с большой осторожностью, стараясь не наткнуться на мертвых, лежавших на заледенелом земляном полу. Коек и одеял здесь не было. На некоторых трупах не было даже гимнастерок. Кто же это похитил одеяла и стащил с мертвых одежду?
— Послушайте, тут кто-то есть! — воскликнула Нина.
Осип Петрович и Вальтер, переступая через трупы, подошли к ней.
Под ворохом рваных одеял и одежды что-то шевелилось. Нина сбросила лохмотья, и под ними оказался солдат, он стонал и ловил раскрытым ртом воздух.
— Товарищи, поднимите-ка его!
Раненого вынесли. Нина, захватив несколько одеял, вышла вслед за ним. Раненый громко вскрикнул, когда Вальтер тронул его за плечо.
— Боже мой, — пробормотал Вальтер, — этот еще живехонек.
Его положили на одеяла. Он оказался молодым человеком — самое большее лет двадцати пяти. К его телу примерзли комки грязи.
Нина опустилась на колени и осмотрела раненого, особенно внимательно — шею,
Сбросив полушубок, она достала из сумки марлевый бинт и принялась разматывать полотняные и шерстяные тряпки, которыми было забинтовано плечо раненого.
Солдат снова пронзительно вскрикнул. Он сделал попытку подняться и оттолкнуть руку Нины.
— Держите его! — крикнула она полковнику. Тот прижал голову и здоровую руку раненого к одеялу.
Плечо было жестоко искромсано. Развороченные мускулы и осколки плечевой кости — открыты. И эта открытая рана жила, она кишела тысячами личинок и червей. Вальтер молча отвернулся и, пошатываясь, отошел к машине. Да разве подобное возможно? Человека заживо съедают черви!
Подошел Вася, возмущенный фрицами.
— Ну и свинство! Бросают своих раненых на произвол судьбы! Я насчитал человек восемьдесят — все замерзли. А ведь многих можно было спасти!
— Тот раненый тоже умрет? — спросил Вальтер у Нины.
— С плечевой раной? Нет. Выкарабкается. — Она задумчиво смотрела в пространство. — Хотела бы я только знать, он ли это забрал у остальных все одеяла и куртки. Ведь похоже на то, что в блиндаже происходила борьба.
— А черви? Он же начал гнить и…
— Черви его и спасли!
Недоверчивый взгляд Вальтера вызвал у Нины улыбку.
— Да, да! Они очистили рану. Если бы не черви, он, вероятно, умер бы от заражения крови. Редко можно видеть такую чистую рану.
Вальтер, справившись с тошнотой, спросил!
— Что вы сделали с червями, Нина?
— С червями? — она весело рассмеялась. — Да ничего не сделала. Очистила рану, и все. Конечно, перевязала. Раненый даже сохранит руку. Кость задета не сильно.
Вальтер взглянул на ее руки. Это были маленькие изящные руки с тонкими пальцами.
Принесли письма, дневники и другие документы, найденные у мертвецов. Целую груду. Вальтер начал их просматривать, и Нина помогала ему.
В этом ворохе нашлось немало писем, поражавших своей глупостью и тупостью. Некоторые явно были написаны какими-то выродками, бестиями. Отец, например, наказывал сыну убивать возможно больше русских, не стесняясь средствами. «Тут совеститься не приходится, народ этот надо стереть с лица земли», — учил папаша.
Но были и другого рода письма, в которых немецкие жены и матери изливали всю свою муку, все свое отчаяние.
Невольно посмеялись Вальтер и Нина над письмом одной молодой женщины из Гамбурга, которая прямо и недвусмысленно писала мужу, пробывшему на фронте двадцать месяцев без отпуска, что когда она думает о своей жизни, ее прямо-таки бешенство охватывает: она уже и сама не знает, замужем она или не замужем, и вскоре вообще забудет, что такое жизнь замужней женщины. Потом она сообщала, что Гейни Гольц тоже призван.