Внуки
Шрифт:
— Слушать команду! Отставить стрельбу! Говорит обер-лейтенант Рейнсер из седьмого саперного батальона. Отставить, черт вас возьми, стрельбу!
Вальтер невольно усмехнулся над нахально повелительным тоном офицера, но тут же разинул рот от удивления: стрельба прекратилась. Вдруг стало тихо-тихо, как на кладбище. Пленный офицер продолжал все тем же гнусавым голосом резко командовать:
— Повторяю: слушать всем! Кто хочет остаться в живых, пусть ровно в четыре тридцать направится вдоль развалин красной фабричной стены и подойдет к реке! Оружие складывать на набережной. Впереди идут офицеры.
Советским солдатам это выступление пленного офицера показалось очень забавным. Ух, сердитый же, сукин сын. Выругался, видно, на славу!
Но обер-лейтенант Рейнсер вовсе не сердился. Он вернул Вальтеру микрофон и сказал:
— Думаю, этого достаточно!
— Скажите же мне, бога ради, почему ваши перестали стрелять, как только вы заговорили?
Обер-лейтенант ухмыльнулся:
— Узнали голос хозяина!
В штаб дивизии они вернулись уже поздней ночью. Майор Зюскинд все еще сидел за столом и писал. Его подчиненные, завернувшись в шинели, спали на голых железных сетках или же прямо на каменном полу.
— Когда же спите вы? — спросил Вальтер Брентен у майора.
— Никогда! — устало, но дружелюбно ответил майор. — То есть я и сам не знаю. Время от времени, вероятно, сплю, если приходится.
— Как вы думаете, товарищ майор, теперь-то, после нашей победы под Сталинградом, американцы и англичане откроют наконец второй фронт в Европе? Поторопятся?
— Возможно, — ответил майор. — Сталинград, быть может, окажется переломным моментом в этой войне. Но мы не должны забывать, что те господа, которые в Америке и в Англии стоят у власти, хоть и наши союзники, но не друзья наши.
До сих пор Вальтеру не удавалось поговорить с майором. А сейчас он воспользовался случаем и завязал с ним беседу о многом, что его волновало.
Роберт Зюскинд, по профессии актер, был уроженцем Одессы. Он говорил, посмеиваясь над самим собой, что никогда еще ему не приходилось играть не только такой длинной, но и такой трудной роли, как теперь.
— До войны вы жили в Одессе?
— Да.
— С семьей?
— Да.
— Вам удалось вывезти оттуда своих?
— Нет!
Майор махнул рукой, не легко было ему говорить об этом. И все же начал рассказывать. Его жену и мать, шестидесятилетнюю женщину, расстреляли только за то, что они были евреи.
— А недавно еще и младший брат мой погиб. На Кавказском фронте. Я, как видите, пока жив. Думаю, что весь этот ужас по-настоящему навалится на людей, когда кончится война.
IV
Осип Петрович и Вальтер остались в подвале, чтобы хоть немного поспать. На рассвете они собирались отправиться в штаб армии.
Но вышло иначе. Ночью было получено известие, что немцы в квартале номер семь сдались. Неся белый флаг, они двинулись группами человек по сто мимо красной фабричной стены к разрушенному мосту и сложили оружие на берегу. Всего их было восемьсот двенадцать человек, в том числе тридцать офицеров и четыре врача. Ефрейтор Вальтер Лангбен рассказал на допросе, что они хорошо расслышали слова обер-лейтенанта, говорившего в микрофон, и решили сдаться. Но полковник Зиберт
— А мы больше не хотели драться. Ведь всем нам ясно, что это бессмысленно. Полковник Зиберт выхватил пистолет и угрожал застрелить каждого, кто заикнется о сдаче в плен. Ну, мы его и порешили. Остальные офицеры уж и пикнуть не посмели и примкнули к нам.
— Много же прошло времени, пока вы наконец собрались с духом, — сказал Зюскинд.
— А что же мы могли сделать?
— То, что вы сделали; но нужно было раньше взяться за ум.
V
Тихо, хотелось бы сказать даже — мирно, взошел над сталинградскими развалинами новый день. Ни один снаряд не взвыл. Ни один винтовочный выстрел не щелкнул, ни одна пуля не просвистела над кучами щебня. Ни одна граната не взорвалась, не взметнула облака каменной и снежной пыли. Ни один самолет не кружил в небе. Тишина, зловещая тишина стояла над засыпанными снегом белыми руинами.
Советские ударные части отвоевывали разрушенные кварталы один за другим. Вчера вечером они пробились к центру города. Ночью здание, в котором помещалось верховное командование окруженной шестой армии, оказалось под обстрелом советской артиллерии. После первых залпов командование армии заявило по радио о своей готовности капитулировать и просило прислать парламентеров.
Майор Зюскинд приказал разбудить Вальтера и Осипа Петровича.
— Пойдемте, товарищи. Пойдемте, товарищ полковник! Послушайте разговор по радио. Дело близится к концу!
Когда они вошли в штабной блиндаж, на них сразу зашикали и попросили потише ступать и не разговаривать. Перед радиоаппаратом сидел молоденький советский лейтенант, говоривший по-немецки с сильным акцентом:
— …Господин генерал! Вы меня слышите? Слышите? Вы должны… вы должны… к шести ноль-ноль… сложить оружие… оружие… Вы меня слышите?.. Что?.. Вы хотите… вы хотите… отсрочить… до десяти часов?
— Нет! — загремел, врываясь в разговор, низкий голос. Советский офицер с твердо очерченным лицом и темными усами повторил: — Нет!
Лейтенант кивнул, снова надел наушники и продолжал:
— Не-воз-можно… Не-воз-можно… Вы меня слышите? Отсрочка невозможна! В шесть ноль-ноль… в шесть ноль-ноль… вы должны… вы должны… сложить оружие, сложить оружие… Что? Повторите, пожалуйста!.. Да, я слышу… Вы принимаете условия? Да, я слышу… Вы просите парламентеров, парламентеров?.. Да, я слышу…
Майор Зюскинд шепнул полковнику:
— Вдруг им стало невтерпеж!..
VI
Все дома вокруг Площади павших бойцов, названной так в честь защитников города, погибших во время гражданской войны, были разрушены пожаром или бомбежками, многие до основания. Довольно хорошо сохранилось лишь одно угловое здание: бывший центральный универмаг.
Перед этим зданием выстроились гитлеровские солдаты — угрюмые, злые, молчаливые.
Против них, на расстоянии двадцати шагов, стояла длинная цепь красноармейцев с автоматами — неподвижные, решительные, тоже молчаливые.