Внуки
Шрифт:
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
I
Совсем маленьким казался себе Виктор, когда в своем стальном колоссе пересекал сосновые леса Польши, раскинувшиеся на огромных пространствах, когда смотрел на высокие стволы, уходившие в светлое небо. Иногда сосны, точно заблудившись между дубами и буками, попадались и в лиственных лесах; было радостно смотреть, как эти одиночки даже в чужом окружении упорно и энергично тянутся вверх, вознося свои темные иглы к свету и солнцу. Виктор любил деревья и в особенности старые деревья-великаны; глядя на их иглистые макушки, он думал
Он пользовался всякой возможностью походить по лиственному лесу, подышать его ароматами и наглядеться на его деревья. Как ни стремятся ввысь эти стройные стволы и тяжелые, шумящие под открытым небом кроны, они пустили такие крепкие и глубокие корни в земле, что могут выдержать натиск любой бури.
Танковая дивизия продвинулась в глубь Польши, в леса к востоку от Вислы, и была уже недалеко от Варшавы. Она проделала много сотен километров, стремительно прорывалась с боями через леса, болота и поля и, наконец, достигла берегов Вислы. Теперь ей дан был приказ ждать следующие за ней части, проверить моторы, пополнить запасы снарядов и собраться с новыми силами для последнего, решающего наступления — на запад, к германской границе, на Берлин.
Предполагалось, что здесь, возможно, придется зазимовать и что новое и последнее наступление, которое положит конец войне, начнется лишь в начале весны. Поэтому лесной лагерь сооружали с большей тщательностью, чем обычно. Не забывали ни о политической, ни о военной подготовке. Работа и учение велись по строгому расписанию. Пока одни строили землянки, расчищали снег, валили деревья, другие сидели на политзанятиях, и наоборот. Работа и учеба шли рука об руку. Уже через несколько дней под высокой кровлей сосновых крон вырос маленький лесной городок с блиндажами, кухнями, мастерскими. Посреди лагеря, на маленькой, полого поднимавшейся прогалине, соорудили даже «аудиторию» со скамьями и кафедрой.
Группа танкистов — в том числе и сержант Виктор Брентен — собралась сегодня на доклад о политическом и военном положении. В длинных серых шинелях, положив шлемы на колени, сидели они, внимательно слушая майора Тусина, рассказывавшего об отдельных этапах наступления Красной Армии в прошедшем 1944 году, году больших решающих побед.
Виктор участвовал в победоносном марше Советской Армии от Днепра до Вислы. Он был горд, что служит в Красной Армии. Он знал, что в Советском Союзе перед ним открылась жизнь, богатая возможностями. Здесь сбудется то, о чем он, сын рабочего, никогда не осмелился бы мечтать в Германии. Даже на фронте он старался улучить часок, чтобы углубиться в учебники физики и математики, с которыми и в танке не расставался. Эти занятия были для него большой радостью; он давно уже решил, что после войны будет изучать физику.
Виктор стряхнул с себя мысли, уводившие его от доклада. Майор говорил о военных операциях союзников. Открыв летом прошлого года второй фронт, они высадились на севере Франции, освободили Париж и почти всю страну от фашистских войск и остановились в Арденнах. Здесь, как сообщал майор, им пришлось отступить под натиском фашистских войск.
Они обратились к высшему командованию Красной Армии с просьбой как можно скорее начать наступление, чтобы ослабить силы немцев на западе.
— Маршал Сталин ответил, — сказал майор, — что Красная Армия не оставит своих союзников в беде и что она, невзирая на неблагоприятное время года, начнет наступление ранее, чем было запланировано, дабы вынудить фашистов совершить переброску войск с запада на восток.
— Товарищи танкисты, напрягите все силы, ускоренным темпом готовьтесь к новому наступлению. Уже завтра утром может прийти приказ. Цель наступления — Берлин.
Красноармейцы повскакали со своих мест и, размахивая шлемами, радостно подхватили:
—
II
Виктор отправился с поручением в штаб полка, находившийся в нескольких километрах от фронта, у железнодорожной линии. Он охотно взял на себя поручение: во-первых, было приятно лишний раз пройтись по тихому сосновому лесу, а во-вторых, ему хотелось встретиться с Гербертом Хардекопфом. Герберт неплохо справлялся с возложенными на него задачами. Он умел найти правильный подход к своим землякам-военнопленным, влиять на них в нужном направлении и многих уже привлек на сторону Национального комитета, ставившего перед собой антифашистские и патриотические цели. Недавно ему даже удалось создать фронтовую антифашистскую школу. Виктор и Герберт за это время сблизились. Если между ними еще не возникла настоящая дружба, то лишь по вине Виктора, очень сдержанного и замкнутого юноши. Он высоко ценил Герберта, который нашел в себе решимость покинуть гитлеровскую армию и перейти на сторону советских партизан. Это было тем более удивительно, что Герберт всегда отличался мягким, кротким нравом и в былое время не решался брать на себя ответственность не только за поступки других, но даже за свои собственные. Да и сейчас его еще далеко нельзя было назвать решительным, уверенным в себе человеком. Хотя Виктор был моложе, но Герберт признавал его превосходство и искал в нем опоры.
Когда Виктор вошел в полуразвалившуюся крестьянскую избу, где помещался политотдел штаба, Герберт читал письма и документы погибших немецких солдат. Он вскочил с радостным возгласом:
— Добрый день, Виктор! Как хорошо, что ты еще успел прийти!
— Как это — еще успел? — спросил Виктор, пожимая руку Герберта.
— Ты разве не знаешь? — Герберт нагнулся к нему и прошептал: — Кажется мне, что скоро начнется…
— Да, знаю, — ответил Виктор. — Последний натиск.
— Ты так думаешь?.. Ты в самом деле так думаешь?
Герберт Хардекопф носил форму вермахта; конечно, он спорол значок-эмблему и на правом рукаве у него была повязка Национального комитета. Виктор внимательно посмотрел на него. Лицо у Герберта было бледное, утомленное, — видно, он недосыпал. Виктор спросил:
— А вообще-то все в порядке? Ты чувствуешь себя хорошо?
— Даже очень, — смеясь, ответил Герберт. — И чем ближе мы подвигаемся к Германии, тем лучше. Чаю выпьем? Подожди, сейчас вскипячу.
Герберт принялся возиться у маленькой железной печурки, от которой шел теплый дух. Он поставил на нее помятый чайник.
— Да, Герберт, еще немного, и мы с тобой будем в Германии. Вот удивятся твои родители, когда ты вдруг войдешь в дом. Да и бабушка обрадуется.
— Думаешь, они живы?
— Надо надеяться на лучшее.
— Ну, если они живы, то им известно, что я тоже жив.
— Нацисты, думаешь, пересылали им твои письма?
— Кто знает! Но ведь прежде чем отправиться на фронт, я в Москве еще и по радио выступил.
— И ты полагаешь, что твой отец слушает московскую станцию?
— Вовсе нет! Но другие слушают, и они ему наверняка передали.
Виктор уселся на табуретку и начал перелистывать письма, рассматривать собранные в кучу железные кресты, значки и ленты.
— Что-то скажет твой отец, старый социал-демократ, о своем сыне? Ушел солдатом Гитлера воевать против Советского Союза, а вернулся коммунистом?
— Сделает вот такие глаза… Будь уверен.
— Вероятно. Впрочем, как знать, за это время, может, и он переменил свои взгляды, ведь там тоже пережито немало.
— Это мой-то отец? О нет, нет! Плохо ты его знаешь. Однажды он сказал — я никогда этого не забуду: «Я жил и состарился социал-демократом и социал-демократом хочу умереть».