Во тьме
Шрифт:
Возможно, это было из-за очевидного отсутствия отвращения или негативной реакции со стороны нас троих, находившихся с ним в машине. Или, возможно, это было связано с тем фактом, что Барретт полагал, что, обратившись в полицию таким образом, это каким-то образом защитит его от судебного преследования. Но какова бы ни была причина, Барретт, очевидно, чувствовал себя в безопасности, признавшись в своей роли в этом ужасном убийстве трем детективам КПО. Он говорил с нами открыто и предельно откровенно. Далее он рассказал нам леденящий душу рассказ о том, как была открыта большая наружная дверь дома Финукейнов.
Барретт сидел там, в этой машине Специального отдела, его дикие глаза сверкали. Он сложил руки вместе и одним вытянутым пальцем изобразил форму пистолета.
— Бах, бах, — сказал он.
Он сказал, что произвел несколько выстрелов в коридоре в Пэта Финукейна, когда приближался к кухне, и некоторые даже попали через стекло в кухонной двери, поразив Финукейна, когда он попытался ее закрыть. Барретт видел, как он вскочил со своего места за кухонным столом. Он сказал, что пули попали в адвоката, ранив его и заставив упасть на спину на кухонный пол сразу за дверью.
К настоящему времени Барретт заново переживал это травмирующее событие. Очевидно, он снова был там, на той кухне, совершая убийство снова и снова. Но в отличие от десятков мужчин, которые раскаялись в своей роли в аналогичных убийствах, Барретт не испытывал угрызений совести. Когда он рассказывал об ужасных событиях, не было ни слез, ни муки. Я был поражен его черствым и бесчеловечным пренебрежением к жизни. Далекий от раскаяния, он на самом деле злорадствовал, хвастаясь тем, как он убил Пэта Финукейна. В собственном зловещем мире Барретта он был героем. Он продолжал:
— Я стоял прямо над ним, Джонти, оседлав его, и я стрелял выстрел за выстрелом ему в лицо.
Барретт посмотрел на меня своими пугающими, жестокими глазами. Казалось, он искал одобрения. Я думаю, он ожидал, что я поздравлю его. Дело в том, что он заставил меня почувствовать себя физически больным. Но я знал, что лучше не позволять ему обнаружить это. Этот парень был предметом ночных кошмаров. Он был одним из тех необычных убийц-психопатов, с которыми мы сталкивались лишь в очень редких случаях. Даже когда он сделал паузу, ожидая похвалы, которой так и не последовало, он продолжал держать свои руки в форме пистолета.
Он так крепко сжимал это воображаемое оружие, что костяшки его пальцев побелели. Я изучала его длинные, тонкие, белые пальцы. Он снова посмотрел вниз, на пол машины, на свои сцепленные руки.
— Бах, бах, бах, бах, бах, — сказал он.
Каждый хлопок означал, что еще одна пуля попала в голову жертвы. Барретт оторвал взгляд от своих рук. Его глаза были пустыми. Они смотрели прямо перед собой, мимо меня, в темноту сельской местности и за ее пределами. Этот человек был пугающим. Он был воплощением зла. Зло, которое вы почти могли учуять. Я помню, как содрогнулся. Это странное чувство, которое возникает у тебя в такие моменты. В прошлом это
— Ты никогда не устанешь это делать, Джонти, — сказал он. — Бах, бах, бах, бах.
Внезапно он остановился и посмотрел на меня снизу вверх. Его глаза дико вытаращились, как будто он только что вспомнил что-то еще из той кровавой сцены. Он потянулся, чтобы схватить меня за руку, чтобы убедиться, что завладел моим вниманием. Он явно не хотел, чтобы я пропустил то, что было дальше.
— Эти пули входили в его гребаную голову и рикошетили прямо в меня. Я слышал, как они просвистели мимо моей собственной головы, — сказал он.
Я был заинтригован. Это были факты, которые мог знать только убийца или кто-то, кто был на месте преступления. Показания наших сотрудников по осмотру мест преступлений (SOCO) или наших судмедэкспертов подтвердили бы, говорил ли нам этот монстр правду или нет, но мне нужно было больше.
— Почему? — спросил я.
— Каменный пол на кухне, Джонти. Пули проходили сквозь его лицо, вонзались в каменный пол и со свистом возвращались обратно мимо меня. Я чуть не застрелился насмерть, — сказал он с внезапным выражением беспокойства.
Если Барретт искал сочувствия, он разговаривал не с тем копом. Он снова сделал паузу. Он сидел, уставившись прямо перед собой широко раскрытыми глазами, заново переживая ту ужасную сцену. Все, о чем я мог думать, было: как кто-то мог сотворить такое с другим человеком, не говоря уже о том, чтобы сделать это на глазах у кричащих и перепуганных свидетелей, таких как жена и дети Пэта Финукейна?
— Тогда я скажу тебе еще кое-что, чего ты не знаешь, — сказал Барретт. — Я прикончил этого ублюдка так быстро, что он все еще держал вилку в руке, — злорадствовал он в отвратительной манере.
Располагая подобными фактами, мы смогли бы еще больше изобличить Барретта или исключить его из нашего расследования убийства. Я должен был иметь в виду, что это был бы не первый случай, когда кто-то по причинам, хорошо известным ему самому, признавался сотрудникам полиции в своей причастности к убийству только для того, чтобы позже выяснилось, что они его не совершали. И все же было что-то во всей атмосфере, во всем признании Барретта, в его характере и течении, а также в его пугающем поведении, что поразило меня, что заставило меня поверить, что это правда. В таком откровенном признании в самом ужасном преступлении была отчетливая доля правды. Лично у меня не было никаких сомнений в том, что мы сидели в присутствии психопата. Я также был полностью убежден, что это было не единственное убийство, совершенное Кеном Барреттом.
Сэм, сотрудник Специального отдела, ничего не сказал на протяжении всего признания Барретта. Он просто продолжал время от времени подталкивать меня коленом. Мне было интересно, что все это значит. Я намеревался спросить его позже. Я была просто так рад, что он не сказал ничего такого, что могло бы прервать Барретта. На самом деле, я был впечатлен. Мне потребовалось все, что у меня было внутри, чтобы не показать своего отвращения или не задать еще много вопросов, когда Барретт передал нам это признание.