Во все Имперские
Шрифт:
Сектант вытащил меня из кустов, протащил по траве и клумбе, а потом швырнул на брусчатку, залитую после боя с Кабаневичами свежей кровью.
Сектанты отделались довольно легко, все из них были на ногах, только хозяина медведя пошатывало. С девушки с пилой слетел черный колпак — маска, владелица пилы оказалась довольно миловидной блондинкой, с холодными, как лёд, голубыми глазами.
Еще без колпака до сих пор был рыжий Огневич, сдернувший свою маску ранее в порыве ярости.
Единственной потерей сектантов стал медведь, которого
— Ушли, твари, — пробасил Огневич, — Трусы! Разграбим лавку! Сожжем её!
В руке у Огневича заполыхал огонь, было заметно, что этот маг свою магию искренне любит. Не зря же он кастует свой поганый огонь каждые полминуты.
— А с этим что делать? — спросил приволокший меня сектант.
Огневич тупо уставился на меня, а потом приказал:
— Да выкинь его нахрен. Зачем он нам нужен? Вон там мусорка справа. Если переломаешь Нагибину все кости — он как раз туда влезет.
— Я скорее в твою мамашу влезу, Огневич, — заметил я, сплюнув кровью на асфальт.
— Я его прикончу, — предложил Мартыханов.
— Фига ты посмелел, Мартыхан, — ответил я, — Легко быть храбрым, когда у меня ребра переломаны и нет магии. Че-т в клубе ты, помнится, не был таким дерзким.
— Прикончу! — зашипел Мартыханов, подходя ближе.
— Да стойте вы! — закричала блондинка, уже скрывшая свое личико под черным колпаком, — Неужели вы забыли? А как же Пушкин?
— Какой Пушкин? — спросил державший меня сектант.
— Александр Сергеевич, — объяснила блондинка, — Пушкинский обряд.
— Пушкинский обряд — только для лицеистов и магократов, — заспорил Огневич, — А не для этого дерьма. Он даже магией не владеет. И в Лицее не учится.
— Ну пожалуйста, братья, — взмолилась блондинка, — Неужели вам неинтересно?
— Ладно, я за, — согласился Мартыханов.
— Поддерживаю, — сообщил притащивший меня сектант.
— А, — Огневич махнул рукой, — Ладно, пусть так. Тащите его к Пушкину.
Сектанты двинулись к памятнику Пушкину, снова протащив меня прямо по газонам и клумбам, кто — то из магократов даже снова начал стучать в барабан. Другой тащил деревянный шест, корона на котором уже давно сгорела, а третий — флаг с эмблемой правящей династии.
Меня швырнули рядом с клумбой, в центре которой задумчиво восседал на постаменте бронзовый Пушкин.
Подумать только, еще часа четыре назад я тут предавался любви с Алёнкой. Вон даже бумажные пакеты из — под жратвы, которой я кормил холопов, валяются.
Самой Алёнки, к счастью, в сквере уже не было. Девушка, как и всегда, оказалась умницей и сбежала.
И правильно сделала. В любом случае, на помощь Алёнки я сейчас не рассчитывал. Она уже спасла меня однажды, треснув охранника Кабаневичей поленом в поместье, когда мы угоняли самолёт, но семерых магократов Алёнка точно поленом не перебьет, даже если найдет тут полено.
— Ребят, что бы вы ни задумали, это надо делать быстрее, — напомнил я магам, —
— Это легко поправить, — заверил меня Огневич, — Здравуров, помоги этому говну.
Тащивший меня рослый магократ склонился надо мной и коснулся рукой моей груди.
Прикольно. Вроде бы у другой Здравуровой, его родственницы, я как раз лечился в больничке. Можно сказать, что я стал постоянным пациентом Здравуровых.
По моему телу тем временем пробежала волна магии, довольно неприятной и болезненной.
Ребра свело еще хуже прежнего, руку жгло огнем. На пару секунд я даже забыл, как дышать, в глазах стало темнеть.
Но уже через мгновение эти неприятные ощущения рассеялись.
Я был совершенно здоров, рука заросла, остался лишь небольшой белесый шрам, вывих вправился, все ребра теперь тоже были целыми.
— Спасибо, — поблагодарил я Здравурова и ударил его в лицо, а потом, перекатившись, вскочил на ноги.
— Можно я его убью? — спокойно попросил разрешения Здравуров.
Этот парень вообще, как я уже успел заметить, отличался психологической устойчивостью и пофигизмом, в отличие от остальных его товарищей.
— Нет, конечно, — не дал разрешения Огневич, — Мы не за этим тащились к Пушкину. Оживлялов, действуй!
Шестеро магократов окружили меня, образовав круг, в центре которого находились я и памятник Александру Сергеевичу.
Седьмой маг бесцеремонно прошёлся прямо по клумбе и влез на гранитный камень, на котором задумчиво сидел на скамейке поэт.
Сектанты хором начали читать стихи, вероятно того же Пушкина:
— Пора, мой друг, пора! покоя сердце просит — Летят за днями дни, и каждый час уносит Частичку бытия, а мы с тобой вдвоем Предполагаем жить… И глядь — как раз — умрем.Стихотворение прозвучало довольно зловеще. Оживлялов положил руки на голову бронзовому Пушкину, и по памятнику заструилась белесая магия.
Александр Сергеевич остался все так же задумчив ликом, но с бронзовой скамейки встал. Часть скамейки оторвалась и так осталась висеть, приваренная к заду поэта.
Оживлялов уселся на опустевшую скамейку, а Пушкин махом перепрыгнул клумбу, окружавшую памятник, и оказался прямо передо мной.
Несмотря на то, что он был бронзовым, двигался Пушкин исключительно легко, быстро и изящно.
— Александр Сергеевич, я не хочу с вами драться, — честно сказал я Пушкину, несколько прифигев от происходящего.
— Убей его, только зрелищно и красиво, — приказал памятнику Оживлялов.
Пушкин кивнул и отвесил мне пощечину.
Чтобы вы понимали — бронзовую пощечину.