Во всю ивановскую (сборник рассказов)
Шрифт:
И они, тоже смеясь и уже переключаясь, пошли в огромные стеклянные сверкающие двери. А нас быстро вывели на ту сторону аэропорта, объяснив торопливость тем, что рейс международный и нас по пути подсаживали, а такие рейсы не задерживают.
В самолете все было на высшем уровне, кроме еды, разносили даже вино и коньяк.
Из Омска я позвонил в Москву, сильно надеясь, что поездка в Ригу откладывается или вовсе отменена, так бывало. Но — нет. «Радуйся, ты же не куда-нибудь — в Прибалтику», — сказала жена. «Там дождливо, наверное». — «Ну и что, там все равно хорошо. Да и всего-то три дня».
Шел обратно, у лестницы в международный салон остановили два солдата, сверкающие значками,
И опять нас повели предъявлять паспорта, в самолете опять кормили и поили, по радио барабанили объявления о летных правилах и пролетаемых пространствах, в перерывах объявлений, прибавляя звук, глушили судорожными ритмами, в голубом сигаретном дыму носились призраки бортпроводниц.
А все еще шло утро. Солнце, настигая нас с востока, неслось над страной солнечным освобождающим затмением.
И в поезде, и в гостинице моим соседом стел писатель Анатолий. Мы называли друг друга просто по имени. Вот и сейчас было бы странно, называй я Толю в рассказе по фамилии или по имени-отчеству, ведь в повседневной жизни он для меня просто Толя, а я и рассказываю о повседневна кости. Его книга вышла на латышском языке, и он ехал в Ригу именинником. Он — кореец по национальности, восточным человек по образному мышлению, пишущий на русском языке, — пришелся по душе латышским читателям.
Толя вышел из ванной, как и не было дороги, веселый, энергичный. Стал у окна расчесывать свои длинные черные седеющие волосы.
— Это Даугава?
— Да уж, не Ангара.
Широкая Даугава, видная из окна, вдруг осветилась, будто подсвеченная изнутри, — это дальнее солнце отразилось в ней. Осень, сверкнувшая предзимним всплеском Тбилиси и на Байкале, продолжалась. И это сияние, и красивый город в изножье гостиницы не могли не взбодрить.
Я пошел под душ, сказав перед этим:
— В буфет не пойдем, нажимай на кнопку и вели обслужить в номере. Этот их фирменный поезд меня развратил окончательно, не забудь, что перед этим я летел международным рейсом.
— Да еще Грузия.
— О!.. Заказывай. Расскажу.
И вот мы сидели, а официант снимал с тележки и ставил на столик посудины с завтраком. Деликатно подсунул счет под хрустальную тарелку со льдом. Ушел.
— Так немудрено и забыть, что существует уха у костра и магазин сельпо.
— Иногда надо и так. Ну, что там о Грузии?
— Видишь, — начал я, — вот ты пишешь по-русски, и что это: завоевание русской прозы или же эксплуатация русского языка?
— Все сразу. — Толя начал с кофе.
— Вот. Конечно, меня интересует исследование национального характера в современных условиях. А сильнее это заметно, когда национальный характер поставлен в условия другой национальности. В Тбилиси я познакомился с Гришей, вначале за него оскорбился, что он ходит, сшибает у них выпить. Я зашел в хинкальную, взял порцию и стою в сторонке. Только отвернулся — он хвать мою рюмку. Я удивился, а он ставит ее обратно и говорит: «Очень на краю стояла, могла упасть, хотел отодвинуть». Видишь, и на этот случай готово оправдание. Ладно, взял ему, стоим. Он-то сразу понял, что меня можно обшелушить, но и мне интересно. Тут грузин подходит, видимо, тоже стрелок опытный: «Вай, вай, как ты жил, не ел хинкали, чурчхелы не ел,
По телефону спросили, нужна ли машина ехать на симпозиум или так дойдем, это рядом. Сказали, что дойдем. Стали завязывать галстуки.
— Мысль была у меня — пойти по следам Пушкина. Бюст там его хороший, примерно как в Архангельском. Ну, сунулся в бани, там русская старуха уборщица. Выходной. Кормит она из рук павлина, это и запомнил.
Вообще в Грузии было хорошо. Красиво. Тепло. Особенно Старый город. До этого был ветер, много наобрывало зеленой листвы, старые лестницы, во дворах льется вода, развешано белье, много детей. Балконы без конца. Узоры и кованые, и литые. Геометрии мало, больше растения, узоры фигур, русалки. И старые церкви, будто целиком из огромного камня. Народ хороший, приветливый. Рынок… что говорить! Меня повели купить домашнего вина, причем не дают, чтобы сразу взял и пошел, пробуй! Много ли я понимаю в винах, а надо же что-то сказать. Хвалю, а там и вправду есть что хвалить, «грузинские вина прекрасны на месте, но не терпят вывоза», хвалю, а им больше ничего не надо. Один от полноты души закрыл свою торговую точку, пошли с ним в забегаловку при рынке, жара! Потом в горы над городом — красиво. Сиреневое, желтизна, но и дымка есть загазованности, и постоянно идет шум от машин. Машин там! Если стоять на тротуаре и ждать — жизнь пройдет, надо, как в воду, бросаться под колеса, тогда тормозят, кричат, но не сердятся. Идешь по любой улочке — выползают из каждой щели как клопы. Осел не пройдет, а машины продираются… Пошли?
Снизу, из вестибюля, я позвонил домой. Главная радость была, что звонили из Иркутска, спрашивали. Еще жена говорила о звонке машинистки, печатавшей мой перевод. «Она жила среди казахов, говорит, у них нет обычая плохо относиться к младшему сыну, если старший ушел на войну». — «Казахи, но не алтайцы, надо автору верить». — «Может, он ошибся». — «Жуковский говорил, что переводчик прозы — раб автора». — «Я говорю, может, он ошибся?» — «Жуковский не мог ошибиться, так что я — раб». —
«А Домский собор видел?» — «Сказали, что на ремонте».
У стойки оформлялись в гостиницу шведы. Радио, перекрывая гудение вестибюля, жизнерадостно пело: «Но трусу с презреньем глядят в глазенки сухие глаза мужчин». Опустили в прорезь стойки ключ от номера, который был на огромной металлической груше.
Времени было с запасом, поэтому я возмечтал почистить обувь, следуя правилу, что если чувствуешь себя плохо, то надо выглядеть хорошо. Но и с этим делом, с обувью, в Риге все было налажено — тут же явилась будка, внутри полная черная женщина, я думал, армянка, нет, оказалась ассирийка, она сама об этом сказала, пока я рассматривал цветные вырезки картин и фотографий Средиземноморья.
Мы вышли из гостиницы под финал песни: «Но знают верность, любовь и нежность стальные глаза мужчин…»
Переводчица Толи, Бригитта, повела нас вкруговую, через Старый город. И это была замечательная прогулка. Бригитта успешно старалась влюбить нас в Ригу.
— Дружочек, — говорила она, — стой! Гляди так! Вот так, чтобы захватить взглядом стену, крышу, эти окна, карнизы, перспективу и небо… Понял? Нет, тут надо немного зелени и воды. Идемте на мост!
Утро перешло в день, солнце, поднявшись, достигло дна узеньких улиц, коричневые стены были розовыми, мостовая высыхала, а в тенистых местах продолжала сверкать ночной влагой. Звуки марша «Прощание славянки» вдруг перекрыли шум улицы. Спутница объяснила, что тут помещение духового оркестра «Латвия». Прошли мы и мимо ресторанчика «Вей, ветерок», возмечтав побывать в нем.