Воды любви (сборник)

Лорченков Владимир Владимирович

И Марта стала писать. Почерк у нее был каллиграфический, сам писарь базы в Пяндже хвалил, да и подписывалась Марта красиво. «Красивая Как Цветок». Ребятам нравилось. Да и фото прислала суперское. В костюме девчонки из передачи «Утренняя гимнастика». Ребята любили устраивать Сеансы, глядя на это фото и слушая письма Марты…

Это было уже шестое письмо.

Иван читал его вслух и с выражением:

– Не знаю, Иван, поймешь ли ты меня, но сегодня ночью я придумала человека, который

не умел Любить, – писала Марта.

– Почему он так наказан, может быть, всё началось с родителей? – писала она. – Они сошлись поздно, не по любви, а по нужде – знаете это оскорбительную схему? – когда каждый уверен, что ничего хорошего впереди уже не ждёт, поэтому берёт, что есть. Вы одиноки, я чертовски одинок, чего время терять. Оба хотели ребёнка…

– Замуж хочет, – сказал Джику, – мужика хочет.

– Хм, – гмыкнул довольно Иван.

– Читай дальше, – велел он новобранцу Илье Петрохину, которому, из-за его тонкого женского голоса доверяли чтение женских писем с Большой Земли.

– Но, похоже… он недополучил некой радостной искры, потому что с возрастом открылась эта странная маленькая ущербность, – читал за Марту рядовой своим нежным голосом, прикрывая юношеским пухом рдеющие щеки, – влюблялся, и в него влюблялись, но стоило отношениям продлиться дольше полугода, как самая преданная женщина начинала тосковать, объективно говоря, он был внимательным и заботливым, но любые внимание и заботу умудрялся перевести в русло долженствования..

– Чё? – сказал Иван.

– Долги у нее, – сказал Джику.

– Женщины простодушны, – писала Марта, – им на всё достаточно нехитрого резона «потому что я тебя люблю». Цветов принёс, потому что любит, колбаски купил, потому что любит, и спит с ней – потому что любит, а как же иначе? Но человек этот никогда не забывал уточнить: цветы принёс, потому что принято бабам на восьмое марта веники таскать; колбасы купил, потому что должен, вчера у тебя бутерброд съел; а спит – ну так Аня, которая нравится больше, не дала, но с кем-то же надо.

– Аня? – спросил Джику.

– Аня, – подтвердил чтец.

– Что за Аня? – спросил Джику.

– Подружка, – сказал чтец.

– Трахнешь подружку, – сказал Иван.

– Надо попросить фото, – сказал Джику.

– Обязательно попрошу, – пообещал Иван.

– Женился по любви, но радости не прибавилось, – писала Марта, – даже к морю вывозил семью не отдохнуть и развлечься, а исключительно, чтобы укреплять слабые дочкины лёгкие, что бы ни делал для близких…

– Че это она? – спросил Иван.

– Первого мужа вспоминает, – сказал Джику.

– Она же девственница, – тревожно сказал Иван.

– Может, он был армянин, – сказал Джику.

– Не прощу! – сказал Иван.

– Да нет, –

сказал рядовой Петрухин, нежно рдея, – это она так ТЕОРЕТИЗИРУЕТ.

– О, – сказал Джику.

– Да, – сказал Иван.

– Читай дальше, – велели они хором рядовому.

–… исполнял всё, что должен, и потому для него было внезапным ударом, когда женщины уходили, – сначала подружки, потом жена, казалось, вокруг какие-то обезумевшие женщины, готовые разбить его и свою жизнь в погоне за призрачными вещами, вроде сладких слов, улыбок и этой проклятой радости, которая у всяких никчемных людей прорывается в каждом жесте, а ему не давалась никогда… – читал рядовой Петрухин.

Американский спутник-шпион, покружив над базой в Баграме улетел. На стол командования НАТО легло фото, на котором два солдата, глядя на снимок, возятся у себя в ширинках. Фотографию увеличили. Это был снимок Джейн Фонды.

– Новогородцев хорошо поработал, – решили в штабе.

* * *

В 1988 году, когда войска СССР вывели из Афганистана, в тесной комнатенке бобруйского гарнизона у экрана сидел взъерошенный мальчишка. Как завороженный, глядел он на экран черно-белого телевизора, по которому показывали «Марафон-1989».

Собирали деньги для жертв сталинских репрессий.

Марафон очень нравился пацану, потому что там в паузах между попрошайничеством показывали выступления советских рок-групп и ансамбля «Голубые береты». Они не только пели, но еще и показывали приемы, разбивали кирпичи головами, подкидывали друг друга на брезенте, в общем, были Крутыми. Мальчонка был председатель пионерской дружины имени Володи Дубинина, и сам Володя (в чем видел мистическое совпадение и обещание большого будущего) Лоринков.

– Хр-р-р, – сказал приехавший после годового отсутствия отец.

Пацаненок с презрением посмотрел на мужчину в кресле. Тот, усталый офицер артиллерии, никогда не носил голубого берета. И в Афгане не служил. Наверное, и по брезенту скакать не умеет, подумал мальчишка, и показал отцу язык.

– А вот я те щас по жопе, – сказал, не открывая глаз, отец.

– Тиран, – подумал мальчишка.

– Совки, – подумал мальчишка.

– Скорей бы демократия и рынок, – подумал мальчишка.

Поймал выразительный взгляд матери, кивнувшей на часы, и со вздохом пошел спать. Гулкая бобруйская ночь ухала в сердце. Не спалось. Мальчонка встал, пошел босой на кухню, выпил квасу. Презрительно поглядел на папашино командировочное удостоверение. Чернобыль какой-то.

– А ведь демократ Горбачев сказал, что там безопасно, – подумал мальчонка, как и все советские дети смотревший прямую трансляцию съезда депутатов СССР.