Военкор
Шрифт:
— Нас должны вывезти, — выдохнул оператор, заметив меня.
— Это какое-то недоразумение. Это не может быть Израиль. Это… это сирийская провокация! Мы говорили с военными, они… они бы не стали, — тараторила Элис.
Я ничего не ответил, но молча посмотрел на этих двоих. Пыль осела на их волосах, одежде и лицах. Скорее всего, британские журналисты оказались в подобной ситуации впервые.
От былой спеси этого мужчины и кокетливого взгляда Элис в миг ничего не осталось.
Британцы сильно отличалась
Кто-то из мамочек начал петь. Тихо и проникновенно, покачивая на руках маленького ребёнка.
— Вера держит в нас жизнь. И только Богу мы жалуемся на наши страдания. Неважно, как долго мы живём. Все мы вернёмся к своей матери, — пела женщина, стараясь не плакать.
Это одна из атаб — народных палестинских песен. Голос женщины был настолько проникновенный, что у меня немного сдавило в груди.
— Это не Израиль, не Израиль, — твердил журналист.
— Я не верю. Надо записать, что это была провокация, — произнесла Элис, нащупав блокнот и стряхнув с него пыль.
Похоже, что отошли от первых впечатлений мои британские коллеги.
— А вы Элис не видели, как мать несла мёртвого ребёнка? Может, напишете, что этого не было?
Элис поправила волосы и внимательно посмотрела на меня.
— Не видела. Даже если бы увидела, то не сразу бы поверила. Мир становится сложнее, мистер Карелин. Столько сейчас постановочных номеров…
— Вы не в цирке, госпожа Винтер. Закончится бомбардировка, и не поленитесь выйти наверх самой первой. Британия уже забыла, что значит война.
Оператор похлопал по камере, привлекая моё внимание.
— Вот здесь доказательство того, что это Сирия и местные повстанцы. Я снял несколько минут, как они стреляли в сторону Израиля и сами…
Я решил не слушать бред и закончил за британцем.
— Попали в свои собственные дома?
Англичанин открыл рот, потом закрыл. Плечи его ссутулились, и он отвернулся. Сказать ему было нечего. Сложно отрицать факты и правду. Хотя на Западе и не то умеют.
— Мы не для этого сюда приехали, — пробормотала Элис. — Мы журналисты, не военные.
В подвале повисла тишина, изредка прерываемая звуками молитв и детскими плачами. Потом снова послышался гул в небе и удары.
Я потерял счёт времени. Но как мне показалось через двадцать минут, в подвал забежал один из местных. Молодой парень лет восемнадцати с окровавленным рукавом. На лице его застыл немой ужас, он задыхался от пыли и бега.
— Там в школу попали. Там прятались дети. Всё завалило. Нужны руки. Помогите вытащить! — в сердцах крикнул он.
Я, Хадиф и ещё несколько человек вскочили со своих мест. Один из них был англичанин. За ним встала и Элис. Думал, что они отложат микрофон и камеру, но нет. Они потащили оборудование
Бомбардировка ещё не закончилась, но дети, которые остались под завалами, не могли ждать.
На поверхности в лицо сразу ударил раскалённый пыльный воздух.
Я бежал вслед за парнем, переступая через бетонные обломки и осколки стекла. Развалины школы были совсем рядом. Остатки стен торчали из завалов, а над развалинами поднимался дым. Там, где раньше был вход, теперь зевала воронка от удара.
Люди копались в завалах голыми руками, лопатами, ломали куски бетонной плиты арматурой. Никто здесь не думал о том, что в любой момент может случиться прилёт.
— Сюда! Здесь кто-то плачет, — звал один из палестинцев в разорванной футболке к огромному валуну бетонных перекрытий.
Я слышал крики отчаяния родителей и такие же отчаянные взывания к небесам.
— В больницу быстрее звоните, — кричал Хадиф, пробираясь вместе со мной к завалам.
Сделав шаг назад, я всё же достал камеру и начал снимать, комментируя происходящее. Сложнее съёмки, наверное, не может быть у корреспондента. И камеру хочется выключить, но и снимать нужно. Это работа.
На миг замер, когда увидел, как из-под завалов достали тело ребёнка. Отчаявшаяся мать бросилась к своему дитя, упала на колени перед бездыханным телом и подняла руки вверх, к небу. Её вопль разнёсся над завалами.
— Да чтоб их покарали! Кто за это ответит?! — рыдала женщина над ребёнком.
К смерти нельзя привыкнуть никогда, а детская смерть всегда оставляет в сердце рану, которая никогда не перестанет кровоточить.
Сняв достаточно кадров, я убрал камеру и бросился помогать разгребать завалы.
Тут я услышал звук детского плача в нескольких метрах поодаль. Думал, что показалось, но плач становился громче.
— Мама, мама! — теперь уже отчётливо услышал я из-под завалов.
— Сюда! — выкрикнул я, бросившись к месту, откуда слышал голос.
Ко мне на помощь пришли ещё несколько мужчин. Вчетвером мы сумели разгрести завал и извлечь из-под него девочку, лет семи. Она была вся в пыли, в одном сандалии и практически без сил. Голова ребёнка безвольно склонилась, но её можно было спасти.
— Мама… — продолжала звать она.
Одна из женщин услышала голос и, рыдая бросилась к этой девочке. Взяла её на руки, прислонилась щекой к щеке.
Потом из-под завалов достали ещё одного живого. Затем ещё одного.
Но чем глубже раскапывали завалы, тем меньше было уже шансов найти живых.
Я видел, как в поисках помогают дети. В основном мальчики с ничего не выражающими лицами. Они не плакали, а помогали взрослым носить раненых и погибших.
Я увидел, как только что из-под завалов вытащили ещё одного ребёнка, которого обезумевший отец взял на руки и зарыдал.