Воин Доброй Удачи
Шрифт:
Будто ночной кошмар. Или фреска на стене в преисподней, выбеленная донельзя сиянием колдовской песни адепта. Слова в ней были настолько обтекаемые, что смысл ускользал, к тому же их заглушал ужасный рев Легиона, эхом прорываясь сквозь невидимые каньоны.
И она словно пронизывала все существо толстого кудесника, столбом вырываясь из-под земли, слепила глаза, останавливала нападающих белым соляным сиянием…
Возносилась ввысь, освещая подбрюшье хмурого ночного неба.
Небесный Перст.
Генерал Каютас
Там, где должна быть только мертвая земля.
Каютас обернулся к сестре, которая вслед за ним посмотрела вдаль на необъяснимое сияние. Остальные сопровождающие кортеж тоже заметили его, но их тревожные крики не были слышны в звенящем реве.
Серве хватило лишь одного взгляда на уста брата, чтобы понять, ведь они были детьми дуниан.
Она шагнула вверх вместе с ближайшими сестрами.
Пахло палеными змеями.
Сорвил видел, как облака закручиваются в бескрайние косматые диски, пронизанные вспышками внутри и снаружи. А под ногами кружилась земля, видная до мельчайших подробностей, усеянная тысячами тысяч смертельных схваток. Люди, закованные в броню, с криками рубились с несметными полчищами шранков, которые умирали в корчах и судорогах, и на их место прибывали новые. А в воздухе парили женщины, сваяльские колдуньи с длинными шлейфами, распевающие невообразимые песни, которые накаляли все вокруг до белого сияния.
И вдруг что-то подняло Сорвила высоко в воздух, и он дернулся, пытаясь рассмотреть, что…
Богиня держала его в руках и пронесла, как ребенка, через преисподнюю.
– Мама? – ахнул он, имея в виду не ту женщину, что родила его, а божество.
Ятвер… Праматерь Родящих, которая приговорила его к убийству самого смертоносного человека, чтобы пройтись потом по опаленной войной земле.
– Нет, – ответили величественные уста.
Казалось чудом, что она слышит его, настолько оглушительный шум стоял внизу. Рев, исполненный такого буйства, что, казалось, сам воздух сочится кровью.
– Хуже.
– Ты… – ахнул он, узнав женщину под сверкающей вуалью ее красоты.
– Я, – ответила Анасуримбор Серва, улыбаясь с несравненной жестокостью. – Сколько сотен должно умереть ради твоего спасения?
– Брось меня, – прохрипел он.
Она отпрянула от его взгляда, исполненного бешеной яростью, всмотрелась во всепоглощающую тьму, нахмурившись, словно наконец поняла, что держит в своих магических объятиях короля. Сквозь завесы горького дыма он ощущал волны запаха, исходящего от нее: мирру славы и вседозволенности и соленый запах напряжения.
Отпусти меня.
Глава 8
Западное Трехморье
Сложность порождает
Поздняя весна, Новой Империи Год 20-й (4132 Год Бивня),
Нансурия, к югу от Момемна
В Гиельгате на него напали двое грабителей, и Воин Доброй Удачи наблюдал, как пьяные, доведенные до отчаяния люди схватились с человеком, который был их погибелью. Они вышли, пошатываясь, из темных закоулков, от их криков прохожие понижали голос до шепота, боясь быть услышанными. И они ползли по булыжникам и нечистотам, мертвый и умирающий, один вялый, другой порывистый. Он вытер об умершего свою селеукаранскую саблю и успел поднять ее, чтобы отразить их бешеную атаку. Потом перешагнул через споткнувшегося и занес саблю, встречая панический удар второго… от которого на отточенном лезвии кривой сабли осталась зазубрина – тонкая, как кожица на веке.
От этой трещинки сабля сломается, и тогда можно будет вонзить сломанное лезвие в сердце аспект-императора. Он даже чувствовал, как кровь стекает по пальцам, когда удалялся в полный опасностей темный закоулок.
Нечистая кровь. Дурная без всякого сравнения.
Никто не заметил его в окружающей сутолоке и смятении. Он видел себя со стороны, незаметно проскальзывающего сквозь толпы зевак – даже в такие беззаконные времена убийство двух человек – не пустяк. Он шел по лабиринту древних, убогих улочек Гиельгата. Одна из нищенок, когда он прошел мимо суконной мастерской, крикнула:
– Эй, ты! Ты!
Миллион раз он видел эту тоску по радости в глазах нищих монашек.
На землях, по которым он потом прошел, следуя за самим собой, плантации, где трудились рабы, расширились, порядки ужесточились. Он видел себя настолько истощенным, что пришлось прислониться к ограде, чтобы погладить окровавленными руками метелки проса и пшеницы. И Богиня с милостью наблюдала за ним целые века, и это было хорошо.
Он проходил мимо телящейся коровы и опускался на колени, чтобы посмотреть на воплощение своей Матери. Проводил пальцами по последу и мазал кровью мочки своих ушей.
Он находил сбежавшего из дому ребенка, который прятался в заросшей канаве, видел себя, отдающего ему последнюю еду.
– Нет большего Дара, – слышал он свой голос, которому внимали широко раскрытые карие глаза, – чем отдавать до самой смерти.
И он гладил темную от загара щеку, которая была также черепом, гниющим среди сорной травы.
Он видел аиста, парящего в невидимых воздушных потоках высоко в небе.
И он вечно шел по следу человека, идущего впереди, и вел того, кто шагал сзади. Он видел его очертания, черные в сиянии солнца, размытые над возделанными холмами, а когда оборачивался, за спиной темнела его фигура.