Воин
Шрифт:
Кэт без страха и колебаний стояла лицом к лицу со своим собеседником. Лэрд никогда еще не видел ее такой. И когда она заговорила снова, ее голос был исполнен боли ее собственного прошлого, а слова вызвали в душе Локлана сильнейшую ярость.
– Я очень хорошо знаю, каково это, когда тебя хватают и, не давая вырваться, бьют без всякой причины. Мне приходилось чувствовать вкус собственной крови и ощущать, как от ударов шатаются зубы во рту. Если вы считаете себя единственным обитателем в царстве страдания, то подумайте хорошенько. Мир полон тех, кто испытывает боль.
Не дав времени на ответ, девушка продолжила:
– Когда люди смотрят на вас, милорд, они видят отметины вашего прошлого и обращаются с вами с соответствующим почтением. Когда вы смотрите на Локлана или на меня, вы судите, ничего не зная о цене, которую каждый из нас заплатил в прошлом. Да как вы смеете! Уж вам-то должно было хватить ума так не поступать!
Локлан напрягся, готовый вмешаться, если Шотландец бросится на девушку.
Но вместо этого хозяин замка лишь смотрел на нее с таким выражением, словно мысленно представлял, как медленно расчленяет ее.
– Ты наглая девка, – произнес он.
– А ты – тупой болван, – не осталась Катарина в долгу.
Шотландец посмотрел на Локлана отрешенным взглядом и покачал головой.
– Помоги тебе господь, человек, если это твоя женщина. Лучше бы ты позволил мне выпустить тебе кишки и спасти от ее языка.
Локлан пожал плечами.
– Мне этот язычок вполне по душе. Я нахожу, что часто в ее словах много правды.
Шотландец протянул руку и нежно коснулся лица Катарины. Взгляд его едва заметно смягчился.
– Я уже и забыл, какой гладкой может быть кожа женщины.
Он уронил руку, повернулся и медленно направился к камину.
Локлан, нахмурившись, посмотрел на Пустельгу. Тот пожал плечами. А Разиэль между тем подошел, чтобы поднять с пола меч хозяина.
Внезапно густой низкий голос Шотландца наполнил комнату:
– Киранн умер, чтобы сохранить мне жизнь, какой бы она ни была, – он горько рассмеялся, а затем сморщился, словно это причинило ему невообразимую боль. – Он принял на себя предназначавшийся мне удар клинка и умер на моих руках, кашляя кровью и умоляя попросить у тебя за него прощения.
Шотландец уперся одной рукой в каминную полку.
– Он сказал, что хочет, чтобы ты знал: он сожалеет о сказанном тебе в вашем последнем разговоре. Киранн вовсе так не думал. Это были безрассудные и жестокие слова. И еще он хотел, чтобы ты знал: он любил и уважал тебя.
Замолчав, Шотландец устало вздохнул и продолжил:
– В тот последний год, который мы провели в темнице, он хотел только одного: вернуться домой и снова увидеть всех вас. Вновь и вновь он повторял, что милосердный Бог не позволит, чтобы последние слова, сказанные им его братьям, были такими жестокими. Именно поэтому Киранн не покончил с собой в тот день у озера, хотя ему больше не хотелось жить. Но у него не хватило смелости снова посмотреть тебе в лицо. Он просто хотел, чтобы эта боль закончилась. Он не хотел увидеть осуждение в глазах вашей матери и разочарование в глазах своих братьев.
Локлан стиснул зубы, чувствуя, как каждое произнесенное шепотом слово отдается в его сердце, словно удар молота. Ему отчаянно хотелось заплакать по брату, которого он так любил и которого надеялся снова найти.
Он был среди чужих людей, и только это помогало сохранить внешнюю невозмутимость. Однако в душе он снова кричал от боли… Так же, как и в тот день, когда обнаружил у озера меч и плед Киранна.
И вновь ему предстояло вернуться к матери с горькой новостью о смерти ее сына. Как же не хотелось этого делать! Но, как сказала Катарина, он не был трусом, а такие новости должен принести только член семьи.
– Благодарю тебя, – произнес Локлан, сглотнув ком в горле, – за то, что пытался его спасти. За то, что был с ним, когда меня не было рядом.
Дункан повернулся, и когда их взгляды встретились, Локлан понял, что их связывают и кровные узы, и любовь к Киранну.
С глазами, затуманенными непролитыми слезами, лэрд протянул руку своему новому брату.
– Я понимаю твою ненависть ко мне. Но если тебе когда-нибудь что-то понадобится, дай знать, и я приду.
В течение нескольких ударов сердца Дукан смотрел на протянутую руку, а затем взял ее и притянул брата в свои объятия:
– Он любил тебя, Локлан. Мне было ненавистно то, как много ты для него значил. Как много значили вы все. Я знал, что и в половину не так хорош для него, как вы. По крайней мере, я так считал, пока он не умер за меня. И тогда уже было слишком поздно… Никогда не должно быть слишком поздно для таких вещей.
Локлан похлопал Шотландца по спине, чувствуя, как и его самого душит скорбь.
– Сводный или полнокровный – неважно. Брат – всегда брат.
Дункан зарылся рукой в волосы Локлана, затем подался назад и уткнулся лбом в лоб брата. С гримасой страдания он отпрянул и направился к двери.
– Вы можете отдохнуть здесь, если хотите, – произнес он и поднял капюшон своего плаща.
– Разиэль! – добавил Шотландец раздраженно. – С меня хватит разговоров. Не желаю. Больше не беспокой меня этим вечером.
Локлан шагнул к брату, но Разиэль преградил ему путь, и Дункан вышел из комнаты.
– Не мучайте его больше, – сказал сарацин низким гортанным голосом. – Ему больно говорить и еще больнее двигаться. Хозяину сейчас необходим отдых, и он не хочет, чтобы кто-либо видел его, когда он так страдает. Прошу вас с подобающим уважением отнестись к его чувству собственного достоинства.
Локлан жаждал получить больше ответов, но понял Разиэля и вместо этого спросил:
– По мне, ты не выглядишь, как слуга. Почему ты так повинуешься Дункану?
– Ради меня он отказался от своего лица, когда я был всего лишь презренной собакой. Теперь я готов для него на что угодно.
– Разиэль также один из немногих людей, которым Шотландец доверяет, – негромко промолвил Пустельга и покачал головой. – Так, значит, выжил тогда Дункан. Теперь мы точно это знаем.
Катарина наморщила лоб и спросила у Локлана: