Волаглион. Мой господин. Том 2
Шрифт:
— В Иерусалиме я нашел одного старого, как белый свет, монаха. Он поведал об оружии, способном сводить с ума нечисть, о мечах и кинжалах, спрятанных глубоко под горой Мегиддо. Они обладают колоссальной магической силой. А после особых ритуалов становятся поистине смертоносны не только для колдунов и ведьм, блокируя их магию при ранении, но и для самих исчадий преисподней. Я сделал то, что было нужно. Я уговорил монаха освятить клинок, а затем, в полночь Нового года, мы искупали его в крови страшных грешников, как ты помнишь. Теперь атам невероятно опасен... Особенно для демонов.
Виса
— Ты спятил, — разражаюсь истерическим смешком.
— Я? Или ты? Даже имея шанс — высочайший! — избавиться от демона, ты не станешь этого делать. Ведь так?
Я хмурюсь.
Что ж, идея обнадеживающая, но невероятно опасная.
Не могу нормально обдумать эту теорию, потому как меня напрягает некая зашифрованность действий и мотивов Висы, чувствую, что продвигаюсь ощупью сквозь туман его рассудка. Этот Виса чем-то отличается от того, кого я знаю. Даже его тембр изменился.
— Знаешь, детка, — окидывает меня подавленным взглядом, — раньше я считал, что дело в Волаглионе. Я говорил себе: она боится, у нее нет выбора, я должен ей помочь и всё будет... Теперь вижу, что ошибался. Дело в твоей сути. Моя агония греет твою эгоистичную натуру, — усмехается Виса и глядит в упор, — сука, если бы гребаные, неясно откуда взятые, чувства не сводили с ума, я бы давно присвоил тебя и сделал бы всё, что захочу. Я бы трахал тебя до потери рассудка. Но я не могу... не мог сделать то, что хочу. Первый раз в жизни! Потому что рассыпаюсь на куски при виде тебя. Я не хочу заставлять. Я хочу видеть хоть что-то в ответ, хоть малость, твою мать... Я ждал. Годами. Я пытался. Но ты... Ты никогда меня не любила. Моя любовь всегда была безнадежной, но я надеялся, что когда-нибудь все изменится. Сейчас же... когда я увидел тебя с Рексом, я понял — ты ведешь долбаную игру, где я — конченая пешка, а не ферзь. И встал новый вопрос: почему? Что есть в нем, чего нет во мне? Я ведь гребаный швейцарский стол!
Он ударяет кулаком по дереву, слезает с меня и начинает бродить по столовой из угла в угол.
Извечный вопрос — почему?..
Люди так хотят знать причины всего, что с ними происходит, что забывают про здравый смысл. Они ищут объяснения любой мелочи. Любой случайности. Но чувства — та наша ипостась, которую нельзя контролировать. Мы не можем заставить себя полюбить, как и не можем заставить другого нас любить.
— Ты не представляешь, как я устал от всего этого! Но тебе-то что? Тебе плевать на то, как я страдаю, видя тебя в лапах демона.
— Страдаешь? Ты-то страдаешь? — рявкаю я. — Что ты вообще знаешь о страданиях? Это ты в рабстве? Ты почти двести лет живешь в стенах жуткого дома, среди убитых тобой же людей? Это у тебя забрали душу, вырвали сердце и оставили веками рыдать в одиночестве без надежды на спасение?
— Надежда есть!
— Убирайся из моего дома!
— Дай мне гребаную книгу!
— Покуда я жива, книгу ты не получишь. Никогда! Как и меня!
Виса напряженно облизывает губы. Проводит мизинцем по лезвию ножа. Подходит ближе. Я слезаю со стола и вздергиваю
— Ты так любишь всем видом показывать, какой я монстр и тварь, что у меня до безумия чешутся руки доказать это. Гребаные чувства... опять же мешают. Столько лет мешали... Однако... возможно, я зря сдерживаю себя. Надо всего-то быть самим собой и просто сделать то, что необходимо, чтобы ты стала моей. Так вот тебе! Вот тебе моя вечная любовь! Ты будешь со мной. Всегда. В этом самом доме.
Я вскрикиваю. Чувствую, как кровь бежит по щекам. И не только кровь...
Свет гаснет. Но лишь для меня.
Все случается так быстро, что я не успеваю осознать чудовищность происходящего.
Боль оглушает. Я падаю на колени, держась за глаз, которого больше нет и вырываю клинок из второго глаза. Слышу, как с треском кто-то выламывает дверь в столовую.
Крики...
Кто-то срывает с моей шеи медальон.
Передо мной разливается черная вечность.
ГЛАВА 19. Новый хозяин медальона
Выбиваю плечом дверь.
По инерции падаю на светлый кафель. Поднимаю голову. И замираю. Сердце колотится с неистовой силой. От увиденной картины — так оглушающе больно, точно я умер второй раз.
Сара на коленях. Держится за окровавленное лицо и издает протяжный вой. Халат ее пропитан багровым цветом.
Виса одевает на свою шею медальон.
Когти на медальоне вспыхивают изумрудным светом, который торнадо раскручивается вокруг и испаряется. С кривой улыбкой Виса опирается о ноги. Опускает голову — и русые пряди падают, закрывая лицо; но я понимаю, что он смотрит на обоюдоострый клинок, лежащий на полу, затем поднимает его, ощупывает, будто не знает, реален ли тот.
Я прихожу в себя. Рывком бросаюсь к Саре. Падаю на колено. Она убирает руки от лица, хватая ими мои. Горло сжимается от ужаса, я вообще забываю, как дышать из-за того, что вижу!
Глаза... их нет... У нее нет глаз!
Виса выколол ей глаза!
— Рекс, — взывает Сара, не отпуская мои ладони, и бесконечно повторяя: — Рекс, Рекс, Рекс...
Плач звучит погребальной симфонией. Ведьма возопит мое имя, словно хватаясь за него, боясь лишиться или забыть, повторяет, вместо отчаянного крика о помощи.
Я вскакиваю, закрываю Сару собой.
Одной рукой продолжаю крепко держать тонкие, окровавленные ладони, чувствую, как Сара упирается лбом в мою ногу, бесконечно содрогаясь.
Виса держится за медальон. Вопросительно смотрит. И возмущен, что я не подчиняюсь. Пока я осматривал ведьму, он приказывал мне за спиной, стараясь овладеть силой медальона.
— Тебе конец, — едва выговариваю я, слишком потрясенный, чтобы издавать внятные звуки.
Со жгучей болью, будто отпускаю ладонь тонущего в водовороте, я отпускаю руки Сары и размахиваюсь кулаком, несмотря на выставленный в мою сторону клинок. Я знаю, что даже если Виса в меня его вонзит, я вытащу лезвие в ту же секунду, несмотря ни на что — и воткну ему в горло!