Волки

Гончаров Юрий Даниилович

– Ого! – засмеялся Мрыхин. – Прокуратура милиции комплименты отпускает – случай небывалый!

Спустя минуту милицейская моторка рвала на клочья пенистую волну широкой в этом месте Кугуши. Маслянисто-жирными кольцами, змеями, восьмерками разливалась, убегая к берегам, потревоженная вода…

Фамильный склеп господ Кугушевых

Митрофан Сильвестрович правильно называл свое кладбищенское дело производством. Это действительно было довольно сложное хозяйство, обеспечивающее сотням горожан очень приличное загробное существование.

Кугуш-кабанский житель, уходя

из мира сего, то есть будучи вычеркнут из ведомостей на зарплату, изъят из картотек собеса, навечно выписан из домовых книг, не исчезал, не растворялся в небытии, но, благодаря энергичной деятельности Митрофана Сильвестровича, продолжал существовать.

Кугуш-кабанцы, между прочим, так даже и говорили о своих в бозе почивших согражданах: «Ушел к Писляку», подчеркивая этим как бы не конец, а продолжение физической жизни покойного. И это действительно так и было: вычеркнутый из надлежащих списков, он зримо появлялся в прохладных аллейках кладбища, перевоплотись в надгробный камень с фотографическим портретом, в скульптурный бюстик на античном цоколе, а то так (ежели у родственников покойного не хватало средств) и просто в аккуратную табличку, выполненную на металлической пластинке, с полным наименованием клиента, соответствующими датами рождения и кончины и обязательно с порядковым номером вечного жилища.

Для ведения такого сложного дела, как мы уже знаем, Митрофаном Сильвестровичем были учреждены различные цехи, и в течение восьмичасового рабочего дня городское кладбище меньше всего напоминало печальное место вечного упокоения. Здесь стоял веселый производственный шум – визжала циркульная пила, звонко грохали молотки жестянщиков, сухо, пистолетно потрескивали орудия каменотесов. Лишь у художников и фотографов работа протекала беззвучно, но зато они сами или свистели, находясь у своих рабочих мест, или горланили непристойные песенки, что также мало способствовало печальным размышлениям о бренности всего сущего и дополняло и усиливало прямо-таки индустриальный шум, стоявший в рабочее время над кладбищем.

В течение дня в кладбищенские ворота наряду с погребальными автофургонами то и дело въезжали ЗИЛы, МАЗы и всякие другие грузовые машины, подвозящие камень, кирпич, тес и иные материалы, потребные для писляковского производства.

И лишь только с наступлением ночи на территории кладбища воцарялась вожделенная тишина. В эти поистине мертвые часы кладбищенские ворота запирались на замок. Впрочем, нередко и в ночное время к царству мертвых подкатывал грузовик, чья-то рука осторожно стучалась в оконце Селимовой будки. Недовольно кряхтя, бормоча татарские слова, причудливо перемешивая их с русскими, старик Селим Алиев вылезал из своей норы, спрашивал: «Ты, бачка Сильвёртач?» – И, получив утвердительный ответ, отмыкал ворота, впускал воровато шмыгающую машину.

– Как, бачка? – тянул из бараньего тулупа жирную, в бесчисленных складках шею. – Сама таскать будыщь, нето подсоблять мала-мала?

И если Писляк говорил, что надо подсоблять, – примащивался на подножку машины и ехал к склепу господ Кугушевых подсоблять.

Склеп был старый, петровских времен. Более двухсот лет в его мрачном подземелье находили себе вечное пристанище потомки древнего рода бояр Кугушевых, по какой-то неписаной генеалогии восходивших чуть ли не к самому царю Кучуму.

Теперь господа Кугушевы, переведясь начисто, в склепе более не нуждались. И он стоял безымянный, единственный из памятников

городского кладбища, не имеющий номера и точного обозначения – кто находится в его недрах.

В недрах же находилось не кто, а что:

Кровельное железо.

Электрический провод.

Цемент.

Алебастр.

Дефицитная метлахская плитка.

Облицовочный кафель.

Гвозди.

И даже две газовые колонки…

И ежели бы на фигурных железных дверях фамильного склепа господ Кугушевых обязательно потребовалось обозначить, что именно здесь погребено, эпитафия выглядела бы примерно так:

В сем склепе покоятся,

крыша универмага,

полы

и

облицовка

дворца пионеров

и прочие

дефицитные материалы,

в разное время похищенные

неизвестными лицами

с городских строительных площадок

Ошибка Митрофана Писляка

Все свои мысли и поступки Писляк всегда считал единственно правильными, исключающими какие бы то ни было ошибки или заблуждения.

Это, бесспорно, относилось и к тому, что он сказал и сделал за последние сутки в связи с непредвиденным бедствием, постигшим его дорогого шурина Афанасия Трифоныча Мязина.

Он, Писляк, отлично, так сказать – на равной ноге, гражданственно держал себя в кабинете следователя товарища Баранникова. Вполне тактично и умно отвечал на его вопросы. Осторожно коснувшись того и сего, весьма хитро сумел ровно ничего ему не сказать. Вовремя ухватился за мелькнувшую мысль и тотчас же сигнализировал следствию свои вполне обоснованные подозрения на Чунихина и Мухаметжанова.

Все, как говорится, было в ажуре, и лишь одно беспокоило Митрофана Сильвестровича, как-то неприятно и болезненно скреблось в сознании: зачем упомянул про то, что ночью был на производстве…

Дело в том, что он и в самом деле ту роковую ночь провел на кладбище.

Надо же было, чтоб так обернулось!

В половине двенадцатого у его домика на окраине города остановилась машина. Некий абсолютно надежный человечек с почтового ящика номер ноль семнадцать предложил купить у него сто килограммов цинковых малярных белил. О таком сверхдефицитном товаре можно было только мечтать. Поэтому, много не говоря, быстро сошлись в цене, и ровно в двенадцать Митрофан Сильвестрович уже стучался к Селиму.

Сгрузив товар к господам Кугушевым, он вернулся домой и, облачившись в голубую пижаму со старомодными застежками в виде венгерских шнурков, совсем уже было собирался отойти ко сну, как у ворот снова зафырчала машина. На сей раз это оказался тоже абсолютно надежный человечек, но уже не из продавцов, а из покупателей. Человечку позарез нужна была метлахская плитка, давал он за нее чуть ли не вдесятеро против госпрейскуранта, и Писляк, соблазнившись, повез его на свое производство. И там, вторично потревожив прах господ Кугушевых, отпустил покупателю требуемое. Ночь, таким образом, почти вся целиком действительно была проведена на кладбище…