Волки

Гончаров Юрий Даниилович

Колька с треском выщипнул из «краба» нитку.

– Деньги у тебя откуда такие?

– Зарплату получил! – со смешком, как бы отвечая за Кольку, вклинился Мрыхин.

– Зарплата ему идет ноль целых хрен десятых, – сказал Ерыкалов осудительно. – Работничек еще тот! Одни прогулы. По части зашибаловки – тут он, верно, передовик…

– Значит, посуду сдал! – весело догадался Мрыхин.

Баранников смотрел на Кольку с прищуром, как будто видел его издалека. В нем, чувствовалось, что-то собирается, подобное электрическому заряду; он как бы берет разбег, чтобы приняться за Чунихина уже по-настоящему. Он и разглядывал-то Николая так, словно прицеливался, выбирал местечко поуязвимей.

– Деда ты как – придушил или пристукнул? Камушком, вероятно? Практика у тебя вроде бы уже есть…

– Не знаю, про что это вы говорите… – сопя, лиловея, выдавил Колька. Корявые

его пальцы терзали, теребили «краба».

– Фуражечку-то пожалей. Ишь, какая она у тебя нарядная. Капитанская! – сказал Мрыхин с иронией. – Капитан с разбитого корыта!

– Еще раз спрашиваю – бабку куда дел? – В голосе Баранникова уже был накал. – Где ты ее присыпал? Или, может, ты ее в колодец? Ну?

– Чо – ну? – озлясь, огрызнулся Николай. – Сначала запряги, потом нукай! Заладили – дед, бабка! Может, еще и репка где? Ничо я не знаю, понятно? Спал я. И все. И ничо я больше не знаю!

– Спал? – неожиданно спокойно, пропуская дерзость, переспросил Баранников. – Все, чем ты тут занимался, – это только спал. Другого места тебе поспать не нашлось. Дома тебя мухи кусают…

Еще секунду он пристально изучал Кольку, затем снял с него взгляд – точно бы полностью, вмиг утратив к Чунихину интерес, как человек, который все знает и которого совершенно напрасно, бесталанно путают, попусту отнимая у него время.

– Так, кто останется с ним? – спросил Баранников, обращаясь к милиционерам. – Товарищ Мрыхин – вы? Но одного мало, надо кому-то еще… Позовите из лодки моториста. У него есть оружие?

– Ох, страшно! – скорчил Мрыхин на своем веселом лице гримасу. – Детинушка – Микула Селянинович… А если он – того?

– А если он того – так в лоб ему, и пускай он потом в небесной канцелярии жалится, – сказал Ерыкалов грозно, намеренно запугивая Кольку.

– Понял? – спросил у Кольки Мрыхин, вынимая пистолет и ставя его на боевой взвод.

– Откуда начнем? Давайте – с того края, и так весь остров вдоль и прочешем, – предложил Баранников, отходя с Костей и Ерыкаловым от церковной паперти. – Валет! Валет! – позвал он отставшую собаку. – Ну-ка, Валет, потрудись, оправдывай расходы! Охотников из нас с тобой не вышло, так давай уж… Это что там такое? – прищурился он на ивняковые кусты, трепетавшие мелкой листвой на самой кромке берега. – Лодка?

Ерыкалов, треща ветками, полез в заросли.

– Эту лодку я знаю! Это художникова лодка…

– Какого художника?

– Да Мухаметжанова Валентина. Какого я вам приводил…

– А! – обрадованно воскликнул Баранников. – Ну, вот все и правильно! На этой лодке Колька сюда и переехал. А дедову лодку он отпихнул, чтоб на деда тут и намека не осталось… Ох и Колька! Потрудился же парень, поработал! Но вот с бабкой… с бабкой как произошло?

– А была она вообще-то в эту ночь тут? – спросил Костя, прыгая за Баранниковым по выпирающим из косогора валунам.

– А был ли мальчик? Может, мальчика-то и не было? – быстро взглянув на Костю, рассмеялся Виктор. – Была, была бабка тут в эту ночь. Загляни в сторожку – убедишься. И сама по себе отсюда она деться никуда не могла, лодки у нее не было… Да, Ерыкалов? Не было?

– Не было, – ответил всезнающий Ерыкалов. – Если переехать, так всегда ждала, чтоб кто подвернулся. Какой-нибудь рыбачок, например… Я сам ее сколько раз перевозил.

– Тут она, тут где-нибудь! – уверенно сказал Баранников, почти бегом труся по каменистым склонам, – Вот так же небось, вроде деда Ильи…

– Но почему он, такой здоровенный детина, так мелко запрятал труп? И лопату там же бросил…

– Видишь, тут же всюду камни, почва наносная, несколько вершков. А лопата – это просто упущение. Когда столько понатворил и в башке туман…

Пожалуй, один Ерыкалов да еще Валет занимались исследованием местности со вниманием; Костя, слишком взволнованный, лишь скользил вокруг глазами, а Баранников так и вовсе, хотя и глядел, но вряд ли что видел даже у себя под ногами. Сейчас ему было не до поисков. Душа его ликовала: такого преступника поймать!

– Илья Мязин, конечно, в этом я уверен теперь совершенно, вот когда сам увидел грибоварню, сколько до нее от города, какая дорога… Там что – яма? Ерыкалов, взгляни!.. Илью Мязина, я говорю, в этом я полностью уверен, – с главной роли надо снять… – торопясь поскорее закрепить в словах вибрирующие в нем мысли, скороговорочкой стрекотал на ходу Баранников. – Мог ли он, если б даже пошел сразу же за тобой, прийти одновременно? Потом тут же вернуться и быть на месте к приходу первых сдатчиц… А узнав про пожар, протопать до города снова. А днем, мы знаем, накануне, он уже совершил этот путь

дважды! Деду почти восемьдесят. Лошадь, я уверен, и та не вынесла бы такой марафон… Скорей всего, именно так и было: он ничего не знал, услыхал про пожар уже утром и сразу же кинулся на пожарище – в печке-то золото! Небось уже простился с ним, а печка-то, глядь, стоит! Представляешь, что у него внутри делалось, когда он вокруг печки ходил, вот когда ты с ним утром на пожарище повстречался? Попробовал он, так сказать, печку за собой закрепить – не вышло. Тогда дождался вечера, вынул золотишко и – сюда, хоронить у Таифы. Не в городе же! Инстинкт волчий – тут верней, укромней… А тут уже Колька! Афанасия Трифоныча, конечно, он тюкнул, других мнений быть не может. По родственному наущению… Деньги, что при нем, очень возможно, что и аванс за исполнение этого дела. Каков он малый – сам видишь. Как он золото хватал! Такой ради денег на что хочешь пойдет. Примитивизм предельный… В ученье едва-едва дополз всего до пятого класса. Даже никакого ремесла не осилил. Только и вышел из него рабочий на сплаве, а там ведь – абы руки да ноги… С деньгами мы еще разберемся. Возможно, у Афанасия Мязина стянул, – пенсию тот получал приличную, наверное, накопленьица кое-какие имелись… А потом, значит, так: он ведь, чтоб вне подозрений быть, заранее разгласил, что его в эту ночь в городе не будет, – он сюда и драпанул. Место укромное. Разговор-то с дружком Валентином какой у него был? «Вот обделаем это дело, богаты будем, ух! Ты только карбас к месту пригони. После полуночи, да так, чтоб никто не заприметил!» Вот он, этот карбас художников, – в кустах! Приплыл он сюда еще в ту ночь, конечно. Это он врет, скотина, что вчера вечером. Ну, да сознается еще! Конечно, по дурости мозга его не сработала, как надо: ему не сюда бы, а куда-нибудь, где люди, чтоб его видели, могли потом подтвердить. Но его не разум – примитивный инстинкт двигал, тот, что у животных: нашкодил – значит, подальше с глаз, забивайся в тайник, в укромную нору, в щель, сиди и пережидай… И вот, представляешь, примерно в то время, когда мы на грибоварне кабанов пугали, сюда со своим золотишком заявился еще один тать, Илья Николаич… Темень, пустынный остров, пустынная река… При такой романтической обстановке и встретились дедушка и внучек. Внучек, поскольку рука у него еще не остыла, раздумывать и колебаться долго не стал… А Таифу, я так думаю, он еще раньше на тот свет спровадил. Лопата-то возле Мязина брошена… Про пожар Таифа слыхала, а увидев тут Кольку, могла сообразить, чьих рук этот пожар. Он это понял, испугался: выдаст, старая ведьма! Вот тебе и вся история! – заключил Баранников. – Ну, что, лейтенант? – окликнул он Ерыкалова. – Ничего? Идемте-ка опять в церкви пошарим повнимательней… Детали, конечно, уточнятся, – бросил Баранников Косте через плечо, скорее всех направляясь к темной гуще деревьев, в которой прятался храм. – Еще многое надо уточнять. Но за схему я ручаюсь! Знаешь что? – остановился он, озаренный новой мыслью. – Я про этот случай в журнал «Советская юстиция» напишу. Представляешь, какая громкая получится статья! Случай-то какой небывалый! И так и назову: «Трижды убийца»! Как, ничего, а?

Стеклянный глаз

Осатаневшее солнце пылало над городом. Его отвесные лучи яростно пронзали чахлую листву городского сада. На раскаленный колокол радиорепродуктора страшно было смотреть: казалось, еще немного – и он не выдержит, начнет плавиться, обтекать огромными, с хорошую дулю, серебряными каплями.

И верно: до сих пор угрюмо молчавший, он вдруг всхлипнул, издал какой-то страдальческий звук, но, как бы одумавшись в ту же минуту и взбодрясь, словно в насмешку над раскисшими горожанами, весело, заливисто рявкнул: «Нас утро встречает прохладой»…

Жара загнала Костю в самый дальний уголок сада, за цирковые конюшни. Он было хорошо устроился в холодке, но вскоре огненные копья солнца достали и сюда, заставили пересесть на другую скамейку, потом на третью… Становилось похоже на игру в пятнашки: он убегал, солнце догоняло. В другой раз это, может быть, показалось бы и весело, но сейчас Косте хотелось посидеть в покое, собраться с мыслями. События, образы минувшей ночи теснились, проплывали в воображении: вокзальный ресторан, князь Авалиани, ноги Мировицкого, рассветные сумерки в лесу, сказочный островок, рука, торчащая из земли, рассыпанное по полу золото, Колька… Наконец, этот жирный старик в залатанном тулупе… Все наплывало, перемешивалось, создавая огромный запутанный клубок не одного, а нескольких преступлений, над распутыванием которого сейчас изнемогал Витька Баранников, ошалевший от бессонных ночей и множества мыльными пузырями лопающихся версий.