Волшебный пояс Жанны д’Арк
Шрифт:
Он ведь волнуется за Игорька.
Почему?
Тот ведь чужой по крови, просто чужой и Кирилла недолюбливает, мягко говоря…
– Жить будет, – сказал Кирилл, вернувшись в мастерскую. – Во всяком случае, должен… Потом навестим, спросим, кто к нему в гости заглядывал.
– А если он… сам?
– Сам? – Кирилл огляделся. – Возможно, что и сам. Но почему именно сейчас?
На этот вопрос у Жанны не было ответа.
Почему?
А почему он бросил Жанну у пруда? И убить пытался. Она уже почти не сомневалась,
– Потому что… – Жанна подошла к столику. Чашка кофе с черной гущей на дне. – Потому что он знал, что мы придем… ты придешь… Извини, я так думаю… он тебя ждал… или меня… не важно, но кого-нибудь. Смотрел в окно… подъезд хорошо виден. Он успел бы выпить кофе… таблетки…
Кирилл хмыкнул. Пришлась ли Жаннина версия по душе? Или же он счел ее глупой? Молчит, озирается. Что надеется увидеть?
– Зачем ему? – спросил Кирилл и сам себе ответил: – Чтобы отвести подозрения… на него тоже покушались, а потому он не может быть убийцей.
Он сдавил руками голову.
– Ладно… разберемся. Мы сюда, кажется, не за тем явились. Картины…
Картин было много. Вообще-то Жанна представляла себе мастерскую художника немного иначе. Более… богемной, что ли? Если это определение применимо к мастерской.
Творческий беспорядок.
Пепельница. Окурки. Кисти, разбросанные по полу. Обрывки ткани, естественно, измазанные краской. Мольберт и полотно, обязательно незавершенное… Еще вещи и пустой стул для модели. Быть может, стол. Или два. В этой же комнате было… чисто?
Пожалуй.
И чистота эта не имела ничего общего с той, уютной, обретавшей в квартире Стаси. Нынешняя была слишком стерильна. Глянцевый белый пол. И белые же стены. Окна до потолка. Бумажные шторы, открытые ныне. И свет яркий.
Штанги.
И некое подобие шкафов, в которых стоят полотна.
Слева – холсты чистые, белые. Справа – в чехлах, надо полагать, это картины. На каждом чехле пришита аккуратная бирочка с названием и датой. Столик. И краски, разложенные по коробкам. Кисти под номерами. Банки. Большая – растворитель. И меньшая – льняное масло… отыскалось и оливковое, и кунжутное… масел множество. Некоторые банки почти пусты, другие – заполнены доверху. Но все, как одна, протерты и стоят на своем строго определенном месте.
Мастерки и шпатели.
Ведро с грунтовкой.
– Здесь всегда так было? – От этой упорядоченности, в которой Жанне не оставалось места, ей было не по себе.
– Да… пожалуй. – Кирилл огляделся. – Здесь убирают. Раз в неделю полы моют. Пыль там… но да, в работе Игорь очень аккуратен. Это у него от матери. Она терпеть не могла посторонних в мастерской.
Кирилл вытянул картину.
– Мне кажется, что уже тогда это было проявлением ее болезни. Гипераккуратность. Она никогда не бросала вещи. Всегда складывала и строго определенным образом. В ее доме
Он стянул чехол и пыль с него стряхнул.
– Вот. Из ее последних картин.
Желтое поле. Желтое небо. Солнца оранжевый круг. И эта желтизна затягивает. Жанне она отвратительна, и хочется отвести взгляд, но сил не хватает. Жанна смотрит.
И смотрит.
И желтизна вдруг раскрывается, меняется, в ней прорезаются рыжие пряди огня, настолько живого, что Жанна чувствует его прикосновение к своему лицу, и жар, и воздух, который трещит, опаляя.
Надо кричать.
Вырваться.
Только сил нет ни на что. Она всего-навсего человек.
Обыкновенный.
Ее обманули… ей сказали, что она, Жанна, избрана… ей подарили меч и цель… и право говорить от имени Господа… но теперь за обман предстоит заплатить…
– Жанна! – Голос донесся сквозь рев огня. – Жанна, очнись! Что с тобой?
И щеку опалило болью.
Жанна моргнула.
И вправду, что с ней? Она сидела, вцепившись в проклятую картину, на которой вновь не было ничего, кроме желтого поля и желтого неба, с желтым же шаром солнца. Пейзаж мертвый, уродливый даже.
Жанна закрыла глаза, опасаясь, что ее вновь затянет.
Она же не ненормальная! А попадать в картину – это как раз ненормально… и если сама Жанна сходит с ума? Она ведь слышала, что безумие именно так и проявляется, постепенно, исподволь…
– Ничего, – севшим голосом ответила Жанна. – Просто… голова закружилась.
– Голова, значит… – протянул Кирилл. – У Алиции тоже от этих картин голова кружилась… Она запретила Галине их выставлять. Там еще есть. Хочешь посмотреть?
Нет.
– Да, – Жанна облизала пересохшие губы. – Хочу. Это… это важно.
Она правда не знала, чем именно важно, а Кирилл спрашивать не стал. Он вытаскивал одно полотно за другим, сдирал чехол и разворачивал к Жанне.
Церковь.
Странная какая-то церковь. Она близко, и все-таки разглядеть ее не получается, сколь Жанна ни пыталась. Церковь эта будто под пеленой тумана…
…Алтарь.
…И снова поле. Меч, торчащий из земли, точно выросший из нее. И отражение пустых колосьев на клинке.
…Человек в старинном наряде. Худое, изможденное лицо. Взгляд печальный.
…И еще один. Этот опасен. Жанна боится его и спешит отвернуться, потому что в глазах этого человека живет пламя.
Картины сменяли одна другую, и Жанна следовала за ними, она оставалась на грани, больше не переступая порог того, что все-таки не было сумасшествием.
А чем было?
Она не знала, но чувствовала, что там, среди пейзажей и портретов, скрыто нечто важное.
Женщина.
Или, скорее, девушка? Она определенно молода, но в то же время видела многое. Она обыкновенна, пожалуй, не слишком-то красива, но меж тем на это лицо сложно не обратить внимания.