Волшебный пояс Жанны д’Арк

Лесина Екатерина

Заглянули. И Кирилл долго и мило беседовал с девушкой в регистратуре, которая вдруг оказалась вовсе не занята и осведомлена… и улыбалась очаровательно, а эта ее улыбка донельзя злила Жанну. Девушке хотелось расцарапать лицо.

– Что и следовало доказать. – В голосе Кирилла слышалось удовлетворение. – Людочка тут не появлялась.

– Это еще ни о чем не говорит.

Слишком все просто: обвинить чужака.

– Сам подумай, – почему-то неизвестную Людочку было жаль, – ее не было в доме, а там пытались убить меня… и Аллу… и в машину твою она вряд ли бы залезла… и с бутылкой…

– Я и не говорю, что она убивала

своими руками. – Кирилл сел и, вытащив из-под сиденья бутылку с минералкой, осушил в полглотка. – Я говорю, что она замешана во всем этом дерьме… и догадываюсь, как именно… Но найти ее будет непросто.

– Она…

– Жанна, скажи, было похоже, что Игорь собирался работать?

– Не знаю. У меня нет знакомых художников.

– Не похоже. Все на местах. Краски разложены. Кисти. Уголь. Альбомы для набросков. Игорь ни к чему не прикоснулся.

– Не успел. Пришел Николай и отвлек.

– Людочка сказала, что он сел работать… то есть факт свершился. А Николай возник не сразу, через полчаса после ее ухода. Или даже позже.

– Тебе просто хочется сделать ее виноватой.

– Хочется, – не стал спорить Кирилл. – И я знаю, что она виновата. Но вот в чем… Едем. Если повезет, кто-нибудь из семейки подскажет, где Людочку искать.

Замок Тиффож изменился.

Прежде он казался Жилю невероятно огромным, а ныне… Обыкновенный? Пожалуй. Просторный, конечно, и места хватит не только для Жиля с Катрин, но и для свиты.

Жилю она не нужна, но Катрин будет скучать в пустоте Тиффожа. Да и разве не имеет права он, Жиль де Ре, маршал Франции, барон, граф, создать собственный двор? И пусть уж этот двор будет не менее роскошен, нежели королевский.

Две сотни рыцарей – свита его.

И в огромном зале замка не смолкает музыка… менестрели и миннезингеры, бродячие актеры и шуты… танцоры и танцовщицы… Музыка гремит. Веселье идет день за днем, ночь за ночью. И во дворе замка всегда пылают факелы. Здесь рады гостям, если, конечно, гости эти готовы преклонить колени перед хозяином, признавая за ним высшую силу и власть на этих землях.

Пожалуй, он и вправду старался быть счастливым.

Возможно, что и был.

Он уставал от веселья и спускался в благословенную тишину подземных этажей, где ждала его лаборатория деда. Жиль сумел найти человека, который согласился служить и служил верно. Он был уродлив, карл Якоб, по собственным его словам, выкраденный во младенчестве цыганами, а после выращенный ими же в кувшине. Он редко говорил о прошлом, но само его тело выдавало те муки, через которые Якобу суждено было пройти. Он не был зол, скорее жесток, утверждая, что жестокость эта проистекает единственно от знания человеческой природы.

– Они все, эти люди, которые так хвалятся тем, что красивы, смеялись надо мной, – сказал как-то Якоб в редкую для него минуту откровения. – Они кидали в меня гнилую репу… и тыкали палками… мочились на мою клетку… Будучи ребенком, я надеялся, что однажды в этой толпе отыщется милосердная женщина, которая заберет меня у цыган. Но с годами

понял, сколь тщетны были эти надежды.

В лабораториях Якобу нравилось.

Да и в замке, где вся челядь вскоре уверилась, что будто бы уродец обладает неким тайным знанием, и преисполнилась к нему страха и почтения.

– Хозяин мудрый, – говорил Якоб, устраиваясь на полу у ног Жиля. – Хозяин много знает.

Много, но не достаточно.

И Жиль, разбирая записи деда, понимал, сколь ничтожно мало его знание. Он вновь и вновь перечитывал старинные манускрипты и эти дневники, проходя наново путь, уже единожды пройденный дедом. И сам, верно, не понял, как поиск эликсира захватил его.

– Что плохого в том, чтобы люди жили дольше? – На эту тему он если и беседовал, то только с Якобом, опасаясь, что иные люди его не поймут. – Я ведь не о себе пекусь, но обо всех… Смотри, сколь несправедлив этот мир. Мы приходим в него слабыми. И слабыми растем. Мы лишены всяческого знания и вынуждены собирать его по крупицам. Но пока собираем, и тело наше, и разум дряхлеют. И вот уже старец, постигший много, хранит свои секреты, он мучим ревностью к молодым и предпочитает унести тайны в могилу, нежели ими поделиться.

Якоб кивал. Нельзя было понять, разделяет ли он устремления хозяина.

– А если бы он жил не пятьдесят лет, а сто? Или двести? И не старел, не дряхлел, но сохранял все силы молодости? Представь, какими были бы люди…

– Мыслю, такими же, как теперь, – не выдержал Якоб. – Оно, конечно, хорошо, ежели мудрость… а ежели человек – скотина редкостная? Он и в молодости гадом был, и в старости останется, и сколько б ни прожил, а все одно… И вот иным-то долгая жизнь лишь во вред.

Жиль от этой простоты, в которой была своя правда, замолкал, погружался в долгие томительные размышления… но от своего не отступал.

Работа и великая цель завладели его мыслями.

Он ведь не ради себя, но для людей…

Позже Жиль, вспоминая события минувших лет, не сможет понять, когда же в замке его возник Франческо Прелати. Этот монах-минорит, будучи личностью в высшей степени загадочной, сумеет создать тайну из ничего.

Только это он и умел, что тайны создавать. Но тогда, в году тысяча четыреста тридцать девятом, когда Франческо появился при дворе Жиля, монах показался ему… стоящим доверия?

Знающим?

В отличие от прежних алхимиков, которых, если верить дорогой Катрин, при дворе развелось больше, чем охотничьих собак, Франческо не поспешил заявить, что ему подвластны все стихии. Он не потребовал лабораторию, в которой мог бы доказать свою состоятельность, не поделился заготовленным чудом из тех, что годны были лишь для людей несведущих. Нет, он просто появился и некоторое время держался в тени.