Воля и власть (Государи московские - 8)
Шрифт:
И - отпустило. Задумчиво, но и облегченно, руки потянулись к братине с медовухою, и каждый зачерпывал резным ковшичком, наливал себе в каповую чару и отпивал:
– Нынче-то хоть не придут?– прошал Лутоня, вживе переживая сейчас те детские воспоминания, ужас набега, смерть отца, и горестную дорогу в Москву, когда его, дважды ограбленного и голодного, приняла и приветила покойная Наталья.
– Нынче не придет!– отзывается Васька-Василий.– Но и медлить не след.
И в третий раз повторяет настойчиво и веско:
– Как только провянет, готовьте схрон!
Глава 30
Весной
Федор Ольгович с приданными войсками из Мурома и Коломны перешел Оку и первого июня на Смядве дал бой пронскому князю. Как оно там совершилось, рассказывали потом наразно. Бранили и рязанского князя, и москвичей-коломенчан, хотя коломенский полк считался едва ли не лучшим в московском войске. Толковали и о татарах, что-де обошли и нежданным ударом с тыла порушили рать, - только полк был разбит, муромский воевода Семен Жирославич угодил в полон, а Игнатий Семеныч Жеребцов, коломенский воевода, был убит. Были убиты Михайло Лялин и Иван Брынко из бояр, а коломенчан пало, сказывали, бессчетно...
Иван Федоров как раз прискакал в Коломну с грамотой от великого князя, когда дошла весть о разгроме полка. Иван тотчас кинулся к сестре. Любава с белым лицом и трясущимися губами повестила, что муж, зять Ивана, ушел с коломенским воеводою в поход <и ни вести, ни навести!>
Дитенок Любавы ползал по полу, вставал на ножки, ковылял, доверчиво взбираясь на колени к незнакомому дяде. Неужто второго потеряет?– думал Иван, ощущая холодную оторопь между лопаток... Да ведь умен, наперед ни в жисть не полезет, поди!– успокаивал сам себя. Таким родным в эти мгновения стал для него зять, в иную пору чужой и не больно приятный скопидом.
– Деревню-то купили?– спросил невесть почто Любаву.– Расплатились сполна?– Она кивнула, утирая слезы.
– Не реви, накличешь!– хмуро предостерег он сестру и сел, понурясь, не ведая, куда скакать, кого прошать? Смотался на воеводский двор. Выяснив, что скакать назад тотчас не надобно, порешил сожидать вестей.
Меж тем дошел слух, что убили воеводу Игнатия Жеребцова. Раненые и те, кто остался жив, начали возвращаться через день. Иван, в сильной тревоге, наказал сестре тотчас известить его с княжою почтой (нашел в Коломенском <яме> знакомого мужика), когда воротится зять али какие там вести: ранен ли, в полон ли угодил? И уже подсчитывал выкуп, который придется вручить прончанам, прикидывая, сколь и чего из береженой серебряной ковани занадобится отдать за него? В то, что убит, все как-то не верилось. И матери
Воины начали возвращаться по домам на четвертый день. К пронскому князю поскакали московские бояре. Игнатия Жеребцова торжественно хоронили в Коломне. Полон был отпущен без выкупа. Тут-то и вызналось, что зять убит. Иван Федоров опять скакал в Коломну, на этот раз посланный городовым боярином, после сопровождал московское посольство в Переяслав-Рязанский, привез-таки сестре тело зятя в дубовой колоде, тяжело и хмуро сказавши Любаве, когда сгружали колоду с телеги:
– Здесь он. Токмо лучше не открывать, жарынь!
Любава все-таки приоткрыла гроб и едва не упала в обморок: колода кипела крупными белыми червями, под шевелящимся покровом которых тела было почти не видать.
– Говорил я тебе!– в сердцах выговаривал Иван судорожно рыдавшей сестре.– Давай хоронить скорее!
– Он?!– все же переспросила Любава.
– Он!– отозвался Иван.– Признали тамо... Я у коломинчан прошал. Нашелся, впрочем, и памятный знак - боевой зятев засапожник с тамгою на рукояти, случайно не снятый с мертвого тела победителями, - почти по тому одному и узналось.
Он уж не стал рассказывать сестре всего поряду, что пришлось перевидать, пока подбирали трупы. Сам неделю, кажись, не мог смыть с рук мерзкого запаха гнилой человечины, или казалось так? И в бане выпарился, и то по первости не помогло!
При деятельном посредстве московских бояр мир был вскоре заключен, а прослышав, что против него готовится выступить сам Юрий Дмитрич, брат великого князя, Иван Владимирович Пронский уступил и отступил. Вернул Федору Ольговичу рязанский стол и заключил вечный мир <по любви>. И было вдвойне обидно, что мужики погинули дуром, ни за <так>, за то только, чтобы Проня опять отделилась от Оки, и взамен сильного Рязанского княжества, как было при Олеге Иваныче, образовались два слабых, как было допрежь него, в обозримом недалеко уготованных к поглощению не Ордой, так Литвой, не Литвой, так великим князем Владимирским...
Схоронив зятя и справив поминки, сидели опустошенно с сестрой в потерявшем хозяина доме. Иван уже переговорил со старостою зятевой деревеньки, что тоже приезжал на поминки, распорядил делами.
– Вота што, Любава! Езжай-ко ко мне, на Москву!– предложил сестре. Со всема! С Дунькой твоей и с сыном! Иного мужика поздно тебе искать. Будешь у меня за хозяйку, а кормы твой Онтипа и в Москву заможет возить!
Любава похлюпала носом, вытерла слезы концом платка, молча покивала, соглашаясь. Сказала, помолчав:
– Твоего Ванюху давно женить пора!
– В нашем роду мужики николи рано не женились, - возразил.– Успеет!
– А Серега? (Она уже, видно, прикидывала, как станет хозяйничать в братнем дому.)
– Серега, поди, во мнихи пойдет! Его стезя такая, в книгах весь, греческую молвь учит! Покойный Киприан его к себе подручником брал! прибавил он со сдержанною гордостью.– Он и дома-то не живет, боле там, в митрополичьих палатах при книжарне владычной! Мне тут долго толковал о конце мира...