Воркута
Шрифт:
– Ярику поставили диагноз в три года. До этого был ребенок как ребенок – говорил хоть и плохонько, картаво, но говорил. А потом вдруг знаете, как фитиль начали прикручивать – ушли улыбка и смех, речь сократилась до десятка простых слов, потом пропали и они. Врачи говорили, кризис какого-то возраста, невролог сказала, у малышей целая куча этих кризисов… А потом диагноз, как удар – аутизм. Я носилась по специалистам, платила, платила и снова платила, но прогресса не было никакого. Ярик стал агрессивным, плаксивым, мог по несколько часов колотить в стену кулачком, издавая при этом один монотонный
Он любил ковырять пальчиками низко врезанный замок на входной двери, и мы с Олегом не препятствовали – он хотя бы затихал на время. Я только настояла, чтобы муж врезал задвижку повыше, чтобы Ярослав невзначай не открыл дверь. И знаете, я все равно не переставала его любить, хотя всех вокруг мой сын раздражал, бесил, даже Олега. Муж быстро сдался – он предложил мне сдать его «куда-нибудь». Он так и сказал – куда-нибудь. Сдать моего сына, как старую куртку. Сказал, что больше так не может, это не жизнь.
Ярик откатывался в развитии все сильнее, и знаменитое столичное светило, на которое мы ухнули последние накопления, не помогло.
Все закончилось в феврале – Ярик встал ночью, пошел в прихожую и принялся крутить замок. Я слышала, как он ковыряется, но решила не вставать, обычно сын, наигравшись с замком, ложился в постель и засыпал, так было много раз. Но не в этот. Утром я не нашла его в кроватке, зато обнаружила приоткрытую входную дверь. Задвижка не была заперта, Ярик открыл замок и ушел в одной пижамке… На мороз.
Я не пыталась себя уговаривать, не пыталась хоть на секунду представить, что Олег забыл закрыть задвижку. Конечно, он не забыл, он сделал это специально. Я подала на развод сразу после похорон, и Олег не спросил, почему. Разумеется, он понял, почему. Мы об этом ни разу не поговорили.
Знаете, если бы Ярик действительно погиб от болезни или несчастного случая, я могла бы это принять. Но так… Мне все время кажется, что я вижу его светлую головку среди сугробов.
И там, в Хальмер-Ю, у меня было такое чувство, будто я смогла попросить у него прощения. Конечно, эти перчатки, предосторожности, чтобы не коснуться… Но все равно… Он даже улыбнулся мне, хотя давно уже… Давно перестал улыбаться…
Анна разразилась серией сопливых всхлипов, толстуха завозилась в своей необъятной дерматиновой сумке, вынула огромнейший носовой платок и протянула ей.
Борис слушал, иногда кивая и не сводя серьезных глаз с Анны. Когда она закончила, он потер переносицу, значительно помолчал пару минут, видимо, отмечая торжественность момента, и наконец сказал:
– Хорошо ли ты подумала? Встреча с сыном на первом уровне - не просто возможность его увидеть, это возможность понять что-то большее. Нет ли у тебя мыслей использовать Дупликацию в своих, сугубо корыстных целях?
– Конечно, есть! – вдруг подала голос кривая официантка.
– О господи, Надька, опять ты… - пробормотала толстуха в разрезанных сапогах.
– Неужели ты думаешь, что этой дурехе есть дело до твоей ерунды? Какая еще возможность, чего там понимать! Все сюда ходят, чтоб их за недорого провели на первый уровень, где они и встретятся со своими детьми, родителями, мужьями, женами, первыми и последними любовями…
Надька ткнула пальцем в пунцовую Анну, изумленно раскрывшую рот.
– Пааааастор! – глумливым тоном произнесла она.
– Сука ты распоследняя, а не пастор! Думаешь, никто не знает, что ты хочешь собрать все ключи и отправить очередного идиота в комнату мертвеца? Свербит, охота узнать, что ж там такое, может, возможность заработать побольше? Может там – решение всех проблем, вакцина от рака, совершенное оружие или вообще все тайны мироздания!
Последние слова Надька выкрикнула, абсолютно не владея собой. С искаженным лицом, прижимая кулаки к груди, она напирала на пастора, который, скрестив руки, насмешливо смотрел на нее.
– Не мешайте собранию, Надежда, - слишком спокойно сказал он. – Будет лучше, если вы примете Дупликацию и присоединитесь к нам. Насколько я знаю, у вас погибла дочь?
– Погибла! – заорала Надька. – Сгинула в этой ебучей Дупликации, на первом же уровне! Наслушалась ваших баек, начиталась ваших сраных групп! И пошла одна!
Сзади к Надьке подошел лысый татуированный мужик и, быстро завернув ей руки за спину, принялся толкать к выходу. Надька заверещала и задергалась, пытаясь пинаться, но лысый быстро выкинул ее за дверь. Следом за ней выбежал и Илья. Официантка стояла на крылечке детсада, потирая запястья, и, увидев его, злобно выкрикнула:
– А тебе чего надо, козел?!
– Меня Илья зовут, - сказал он, вынул пачку, выбил сигарету и протянул Надьке. – Хорош верещать, пошли, поговорим.
Та несколько секунд недоверчиво сверлила его взглядом, но сигарету взяла.
***
Для разговоров вполне подошло кафе с оригинальнейшим названием «Кафе» на первом этаже облезлого дома, когда-то, очевидно, бывшее очень красивым, белоснежным, с полуколоннами и многоступенчатыми карнизами. «Здесь все бывшее», - с горечью подумал Илья. Бывшие шахты, бывшие детские сады и школы, бывшая поникшая величавость сталинок.
Надька сняла пуховик, и он быстро скользнул взглядом по ее фигуре – она вся была какая-то крепкая, сбитая, с большой грудью и неожиданно маленькими трогательными детскими ладонями. Надька хмурила круглый лоб, водя глазами по замызганной бумажонке меню.
– Зачем ты туда ходишь..? – спросил Илья. – Если ненавидишь все это..?
– Не хочу, чтоб кто-то вляпался, как я, - Надька отложила меню, пригладила вьющиеся русые волосы. – Сопляки, которые были на первом и втором уровне, создали группы в соцсетях – там много их. И закрытых и открытых… Моя Катя все читала, друзья начали появляться из этих компаний. Я сто раз ей говорила, что если она туда пойдет, пришибу нахрен. Да разве их удержишь, в 15 лет кажется, что знаешь все лучше матери. Этот говнюк, который ее вел, сказал, что она че-то там нарушила, назад, что ли, пошла, на первом уровне ведь нельзя давать заднюю. Только я не верю – если кто-то из сцепки идет назад, то гибнут оба. А он вернулся. Я думаю, он ее бросил, когда дело запахло жареным, вот и все. Я домой к этому козлу ходила, выдрала ему клок волос. А толку-то, Катю мою не вернешь.