Ворон и ветвь
Шрифт:
– Матушка, почему вы не рады обществу мессира секретаря?
Энни понадобилось два дня, чтобы прийти к собственным выводам, но Женевьева знала, что ее дочь отнюдь не глупа. Она просто очень долго переживает все в себе.
– Потому, милая, что мессир Жафрез нам вовсе не друг.
Ложась на скамью и укрываясь меховым покрывалом, Женевьева поморщилась от тянущей боли в пояснице. В последние дни ее почти не тошнило, хоть они и тряслись в карете, зато низ живота частенько сводило судорогой, а отеки запястий и лодыжек стали уже привычным злом.
– Но он спас нас и теперь везет в Стамасс,
Раз почуяв неладное, Энни не успокаивалась, пока не убеждалась, что поняла все если не умом, то сердцем.
– Помнишь сказку про курицу, которая хотела прокатиться на лисе? Лиса-то ее несла в нужную сторону, только курица так и не добралась до ярмарки. Мессир Жафрез – брат настоятеля Экарния, а настоятелю нужны наш замок и земли. А его светлейшеству архиепископу нужны мы, и это еще хуже.
– Но почему? Ведь это же архиепископ, наместник Престола Света Истинного. Разве он может желать нам зла?
– Конечно не может, – ласково сказала Женевьева, любуясь, как Энни расплетает косу и проводит гребнем по золотящимся в отблесках жаровни волосам. – Но простым людям, таким как мы, следует держаться подальше от властителей мира сего. Иначе будет как с зернышком, которое жернова размололи, даже не заметив. Энни, дорогая, это дитя, которое я ношу, нужно многим, и, если мы хотим сохранить его, лучше…
Она запнулась, но дочь серьезно кивнула, распуская шнуровку на платье. Раздеться полностью в карете было бы слишком неудобно, поэтому спали они одетыми, утром и вечером для чистоты ухитряясь воспользоваться мокрыми полотенцами, которые приносил Эрек.
– Я поняла, матушка. Вы не хотите отдавать малыша, да? Ни Церкви, ни тому человеку…
– Да, лисичка, – облегченно выдохнула Женевьева. – Я не хочу отдавать его, как не отдала бы вас. И прошу тебя, будь с мессиром Жафрезом любезной, но очень-очень осторожной. Не разговаривай с ним без меня или Эрека, тем более что это непристойно. И если мессир что-то скажет тебе наедине – немедленно говори мне.
Промелькнула мысль, что это могло бы стать выходом. Обвинить Жафреза в посягательстве на честь Энни и отделаться от его общества. Но нет, не выйдет. Если секретарь и впрямь должен доставить их к архиепископу, он просто сбросит маску любезности и покажет зубы. Не зря же кареты сопровождают полдюжины верховых, а на дверцах второго экипажа – Эрек сказал – прочные засовы снаружи. Мессир секретарь тщательно подготовился к поездке.
– Хорошо, матушка. Приятной вам ночи, да хранит Свет вас, брата Эрека и моего будущего брата или сестру.
– Да хранит Свет тебя и их, дочь моя.
Женевьева задула последнюю свечу в подсвечнике возле своего изголовья, легла, с тоской предчувствуя очередную почти бессонную ночь. По приказу мессира Жафреза кареты останавливались утром и вечером на три часа, чтобы дать отдых лошадям и приготовить горячую еду, а днем и ночью продолжали путь, только кучера менялись, чтоб не заснуть на козлах. Мессир секретарь очень торопился исполнить приказ архиепископа. Женевьева не меньше его хотела в Стамасс, но Благодать свидетель, как же мучительна была дорога!
Утром третьего дня ничего не изменилось. Зевающие солдаты эскорта, которым пришлось провести всю ночь в седлах, прикорнули на
– К вечеру мы будем в Стамассе, госпожа баронесса, – сказал мессир Жафрез, подойдя тихо, словно охотящийся кот, пока Женевьева грела руки у костра.
– Так быстро? Я думала, дорога займет не меньше недели…
Это было хорошо – она смертельно устала от тряски, а Энни на глазах похудела и осунулась. И это было плохо – в Стамассе их точно возьмут под охрану и больше не выпустят.
– Мы ехали ночью, – напомнил Жафрез, щурясь на скупое зимнее солнце – ну точно кот. Холеный домашний котяра, играющий с мышью, то отпуская, то снова сжимая когти. – Госпожа баронесса нездорова?
– Да, немного, – улыбнулась непослушными от злости губами Женевьева. – Надеюсь, это скоро пройдет.
Рестинат говорила, что Энни нельзя в дорогу, а там, в жутком лесном тупике, девочка наглоталась холодного воздуха, пока бежала и кричала. Свет Истинный, когда же все кончится?!
Отвернувшись от слишком внимательного взгляда мессира секретаря, Женевьева вернулась в карету. Желудок согласился на горячую похлебку, а вот разжаренная ветчина едва не заставила его снова вывернуться наизнанку. Энни от еды и вовсе отказалась, только выпила принесенный от доктора травяной отвар, и Женевьева по ее лицу видела, что гадость это страшная.
Мессир секретарь, обычно весь день балующий их своим обществом, что-то задержался в другом экипаже, так что в путь отправились без него. Это было непривычно и, пожалуй, тревожно. Но потом в дверцу кареты стукнули, и внутрь прямо на ходу вскочил Эрек. Раскрасневшийся от холода, с блестящими глазами, он глянул на Энни, нахмурился и протянул руку пощупать лоб сестры.
– Ай, Эрре, отстань! – засмеявшись, уклонилась та. – У тебя руки холодные! Куда перчатки подевал?
– На ужин съел. Будешь плохо есть – и тебя тем же накормлю.
Извернувшись, Эрек дернул Энни за косу, распуская тщательно уложенный вокруг головы венчик, ухмыльнулся, наслаждаясь возмущенным визгом.
– А еще благовоспитанная девица, – поддразнил, крутя в пальцах отобранную шпильку из прически. – Прекрасная баронесса, как мессир секретарь говорит…
– Эрре, отдай сестре шпильку, – вздохнула Женевьева в ответ на умоляющий взгляд дочери. – Тебя сейчас тоже трудно назвать учтивым кавалером.
– Не отдам, пока все не съест, – кивнул сын на миску с остывающей похлебкой. – Ешь, рыжая, а то от тебя скоро одни косы останутся. И будешь ты не прекрасная баронесса, а пугало для ворон! Помнишь, в Молле у госпожи Люции в садике стояло? Никто тебя не возьмет замуж, и останешься нянчить моих детей.