Воронцов. Перезагрузка. Книга 2
Шрифт:
Мы только собирались перекусить, разложив нехитрую снедь, как из деревни прибежал пацан лет десяти, запыхавшийся, с растрепанными вихрами, босиком по лесной тропе.
— Барин, барин! — кричал он ещё издали, размахивая руками. — Там обоз к нам едет!
Я поднялся, отряхивая штаны от прилипших травинок и щепок. Уже примерно понимая, что за обоз — должен был Фома вернуться из города.
— Пойду, — кивнул я мужикам. — Доедайте спокойно, потом продолжите.
Петька лишь кинул, поднимаясь следом:
— Я с вами, Егор Андреевич.
Он
Шли быстро, сокращая путь через лесок, Петька всё расспрашивал меня о будущем мосте, как его строить будем, хватит ли опор. Я отвечал, обдумывая на ходу детали — мост нужен был крепкий, чтоб и груз можно было перетащить и по весне не смыло его.
Когда мы вышли к околице, я сразу увидел, что у моего двора что-то происходит — народ собрался, гомонят. Подойдя ближе, разглядели две телеги. При чем, если одна телега была нормальная и в неё была впряжена Зорька, — то Ночка же была запряжена в телегу, на которую была погружена ещё одна телега — третья. И было видно, что там не все хорошо с колёсами — одно сломано, другого вовсе нет, ось торчит голая.
А к телеге была привязана третья лошадь, — серая в яблоках, нервно перебирающая ногами — и с другой стороны, странное дело — коза. Рогатая, с чёрной спиной и белым брюхом, она флегматично жевала, поглядывая на собравшихся.
У лошадей же стояли два кавалериста в форме, с потемневшими от пыли сапогами, разговаривая между собой. Один высокий, сухопарый, с усами, второй — помоложе, плечистый, с весёлыми глазами. Увидев меня, выпрямились, приложили руки к козырькам.
— Что приключилось, Фома? — я подошел к нему, стоявшему возле телег с видом побитой собаки, и поздоровался.
Тот, кланяясь, поприветствовал меня:
— Егор Андреевич, батюшка, не гневайтесь! Беда приключилась, да не по моей вине.
— Да рассказывай уже, что стряслось, — я присел на край телеги, разглядывая поломанную вторую. — Вижу, не все гладко прошло.
Фома вздохнул, покосился на кавалеристов, и начал рассказ:
— Выехал я, как и задумывал — по утру ещё. Думал, чтоб вчера к вечеру уже тут быть. Полдороги то прошли без происшествий, — Фома говорил быстро, сбивчиво, будто боялся, что его перебьют.
— Переночевали. Жара стояла — духота! Мухи кусаются, лошади нервничают. Только отъехали версты три от места ночевки, как небо затянуло тучами — чёрными, аж страшно стало. И такой ливень хлынул — стеной! Земля не успевала впитывать, всё потекло ручьями.
Фома размахивал руками, показывая, как лило с неба:
— Дорогу размыло в считанные минуты! Грязь по колено, телеги еле тащились. Я всё боялся, что товар намокнет, хоть и накрыли мы его тщательно. А потом, — он развёл руками, — беда случилась.
— Дорога шла под уклон, — сбивчиво продолжал рассказ он, — и размыло её основательно. Образовалась яма, полная воды — не видно было, насколько глубокая.
—
— Я кричу Митьке, — держи! А как удержишь? Ящики тяжёлые, мешки скользкие от дождя.
— А лошадь-то новая, — Фома показал на серую в яблоках, — я её только-только купил, как вы велели. Молодая, норовистая. Испугалась грома, рванула сильно вперёд — колёса и сломались. Треск стоял такой, что я думал, всю телегу разнесло!
— Чудом товар не пострадал, — вставил старший кавалерист. — Если б мы не подоспели…
— Да, спасибо служивым! — Фома поклонился кавалеристам. — Возвращались они в часть свою, увидели наше бедствие. Остановились, помогли.
— Мы со служивыми телегу разгрузили да на одну погрузили, — продолжал Фома. — Ох и намучились! Дождь льёт, грязь чавкает под ногами, того и гляди поскользнёшься. Каждый ящик, каждый мешок руками перенесли.
— Боялись, что в лужи упадёт добро, — усмехнулся молодой кавалерист. — Я один раз чуть не растянулся с мешком муки. Еле удержал! А то бы вся мука — в грязь.
— А кувшины с маслом? — подхватил Фома. — Скользкие, тяжёлые… Я всё думал — разобьются! Но, слава Богу, всё цело.
— А козу откуда взяли? — я кивнул на животное, которое с философским спокойствием продолжало жевать, не обращая внимания на рассказ о злоключениях.
— А, это… — Фома замялся. — Это, Егор Андреевич, я по своей инициативе. У горшечника на окраине города козу эту увидал. Хорошая, молочная порода. Надумал купить — для Машки, молоко чтоб свежее было. Я отработаю, — поспешно добавил он.
Я покачал головой, скрывая улыбку. Вечно Фома что-нибудь эдакое придумает.
— Даже не думай об этом, — возразил я. — Ну а дальше то что?
— А дальше, — вздохнул Фома, — поломанную телегу пришлось на целую взгромоздить. Еле подняли — тяжеленная! Думал, не довезём. Но Ночка — молодец, тянула как могла.
— Привезли, — заключил он. — Петр вон починит, — он кивнул на Петьку, который уже обходил поломанную телегу, оценивая фронт работ. — Не бросать же добро.
— Ну и правильно сделали, — я похлопал Фому по плечу. — Молодцом. И вам спасибо, служивые, — обратился я к кавалеристам. — Заночуете у нас, отдохнёте с дороги?
Те переглянулись, и старший ответил:
— Благодарствуем, барин, но нам в часть надо. Доложить о задержке. Мы уж поедем, если позволите.
Я кивнул, велел Фоме выдать им провизии на дорогу да сумму чтоб обговорил за помощь. Тем временем к нам подошли Пелагея и моя Машка. Они стояли чуть поодаль, поглядывали на меня, переминаясь с ноги на ногу, явно ожидая приглашения.
— Да давайте уже, накрывайте на стол, — сказал я, поняв их неловкость. — Небось с дороги все голодные. И служивых покормим заодно. Да и мы с Петром не откажемся перекусить.