Воровские гонки
Шрифт:
– Отседа... Из Москвы... местная...
– А ты откуда родом?
– Неча хамить!.. Бери, а то в мусорку зашпулю! У меня таких, как ты, дополна!
– Большая бандероль?
– почему-то подумал он о бомбе.
– Махонькая. На...
Она сунула прямо в щель действительно небольшой сверток темно-коричневой крафтовой бумаги. Сантиметров десять длиной. Сантиметра три шириной. На бандероли нечастыми буквами был написан адрес именно этой квартиры, а адресатом значился "Георгий Прокудин". Жорик уже и не помнил, когда его последний
Обратный адрес - нечто люблинское, далекое, неуютное - ничего ему не сказал. Фамилия была написана вовсе не печатными буквами и ничего в ней нельзя было разобрать, кроме первой буквы "Т". Крупной, но корявой "Т".
– Распишитеся!
– боком сунула в ту же щель тетка-почтальонша листок с шариковой ручкой.
Безобразным росчерком, вовсе не похожим на его подпись, Жора Прокудин косо провел по листку, нервно сунув его назад, и ручка, выпав из его пальцев, звонко цокнула по кафелю площадки.
Он захлопнул дверь, не став досматривать сцену с поднятием ручки, прошлепал в комнату и сказал в сторону белой простыни:
– Ты когда-нибудь была в Люблино?
– Чего?
Вынырнувшая из белого головенка с перепутавшимися волосиками выражала крайнюю степень удивления. Но и Жора, разглядев ее, тоже в свою очередь очень удивился.
– Слушай, а как ты при таких куцых волосах делаешь крутые прически?
Она без слов швырнула в него пудреницей. Как человек, целых шесть месяцев в свое время ходивший в школу бального танца, Прокудин изогнулся, будто исполнял пасадобль, и пластиковая коробочка, пролетев в сантиметре от спины, долбанулась в стену. На серый паркет посыпалось нечто розовое и пахнущее цветами.
– Язва ты, Жорик!
– подтянула она простыню к подбородку.
– Такого, как ты, ни одна девка не полюбит!
– А у меня брифинг большой, - улыбнулся он.
– Полюбит.
– Все равно язва!
– Значит, ты шиньон на волосы цепляешь?
– А тебе что?
– Да так... Я думал, у тебя и вправду вагон волос на башке...
– А это не твое дело!
– Вот вы, бабы, обманщицы! Еще покруче меня! Губы красите, ресницы тушью увеличиваете, ногти наклеиваете... Теперь еще и шиньоны...
– Дурак ты, Жорик! Это же все для вас, мужиков.
– Чтоб соблазнились?
– А для чего живем?
– Слушай, а вдруг это и вправду бомба?
– вспомнил он о крафтовом пакетике.
– Что - бомба?
– не поняла она.
– Да вот какую-то бандероль почтальонша принесла. Сладким пахнет. Бомбы пахнут сладким?
– Распакуй.
– Может, это Босс хохмит? Вызвал Топора и до сих пор не отпускает...
– Дай я открою!
– А если рванет?
– Такая маленькая?
– Откуда я знаю, какие бомбы бывают?! Может, и рванет...
– Отвернись!
– потребовала она.
– Это еще зачем?
– Я оденусь!
– А ты голая спала?!
– Я всегда голышом сплю! Отвернись!
Жора Прокудин послушно выполнил
– Я же просила! Не поворачивайся!
– прижала она к голой груди тряпошный комок.
– Из... звини, - промямлил он и ушел на кухню.
Крафтовый сверток тянул к себе и страшил одновременно. Больше всего хотелось позвонить Боссу, но он запретил это делать. И тогда Жорик, скрепив сердце, надорвал пакет. В кухне осталась тишина.
Он переступил с ноги на ногу, и липкий пол дважды всхлипнул. Как будто кто плакал за стеной.
– Ну что там?
– появилась в коридорчике Жанетка.
– Дай сюда! Ты даже посылки открывать не умеешь!
Она рванула бумагу не вдоль, как Жора, а поперек, и из пакета на пол упало нечто похожее на футляр для губной помады.
Присев на корточки, Жора этой же бумажкой чуть повернул предмет и сразу ощутил зашевелившиеся на голове волосы. Слова застряли где-то далеко-далеко. Чуть ли не в желудке.
– Что это?
– не разглядела близорукая Жанетка.
– Па-а... па-а... па-алец, - все-таки вытащил нужное слово из груди Жора Прокудин.
И сразу заныло сердце, будто слово он достал из самой его серединки.
– Чего?
– не поняла она, но не нагнулась.
Обрывком крафтовой бумаги Жора подсек палец, встал вместе с ним и заметил еще одну деталь:
– Смо... мотри - бу...буква "жэ" на фа... фаланге... Это же...
– То-олик!
Охнув, Жанетка зажала ладонью рот, сквозь помутневшие глаза посмотрела на посиневший ноготь и узнала этот ноготь. Больше ей ничего не требовалось. Вытатуированная полгода назад буква 2ж" уже была лишней.
– Люблино... Люблино, - положив палец на подоконник, стал пятиться от него Жора.
– Лю... Я знаю... знаю ту улицу, что... что на обратном адресе... Это... это адрес Лю... Люблинского кладбища...
– Не-ет!
– в диком, зверином крике выхлестнула она все, что разрывало сейчас ее душу: страх, боль, жалость, ненависть, отчаяние.
– Не-ет!
Он схватил ее за плечи, притянул к себе, сжал так, как только мог, но она вырвалась, отпрыгнула в комнату, согнулась, выставив вперед сжатые кулачки, и снова заорала:
– Не-ет! Не-ет! Не-ет!
– Жанетик, милая, не надо... Не надо... Я не знаю, что произошло. Толик жив! Жив! Не ори! Я... я... Да, я сделаю это! Я позвоню сейчас Боссу! Прямо сейчас!