Ворожей Горин – Посмертный вестник

Ильичев Евгений

Священник покосился на Алису, и той ничего не оставалось, кроме как кивнуть в знак подтверждения его слов. Клыки свои она, к слову, подобрала и вообще выглядела сейчас паинькой, словно и не было с ее стороны минутой ранее явной демонстрации вурдалачьей силы.

— Что ж, — пистолет в руках Вилкиной дрогнул, — давай свою клятву, ворожей Горин.

Я встал из-за стола и, глядя девушке прямо в глаза, произнес:

— Клянусь луной, старыми и новыми богами в том, что не причиню тебе вреда и не буду стирать тебе память без твоего на то согласия.

Я

умолк на секунду, а после искренне попросил:

— Помоги мне.

Глава 18

Вилкина наконец опустила пистолет, разрядила его и убрала в нагрудную кобуру.

— Что ж, — примирительно сложив ладони вместе, произнес отец Евгений, — думаю, на этом прения сторон можно считать оконченными. Давайте, что ли, к делу вернемся?

Покидать уютное кафе мы не стали. Нам, в целом, и идти-то было некуда. В моей квартире, как я понял, уже вовсю шла работа с амулетом, так неосмотрительно оставленным мной после первой стычки с ворожеями, а тратить время на поиск новой импровизированной штаб-квартиры никто не хотел. Пришлось некоторое время убить на то, чтобы привести в норму эмоциональный фон перепуганных сотрудников кафе и отменить вызов полиции. Первым пунктом занялся я, а второй взяла на себя капитан Вилкина.

Покончив с организацией рабочего места для нашей импровизированной опергруппы, мы вернулись к делам насущным. Первым делом я постарался вытрясти из товарища полковника все, что ему было известно про этот амулет.

— У себя дома, Григорий, ты хранил одну часть довольно редкого парного артефакта, — начал объяснять священник. — Это так называемая «вязаная руна». Древние германские племена прибегали к рунам, то есть, по сути, к своей письменности не только в качестве способа сохранить и передать информацию потомкам, но и для общения с богами. Разумеется, ими же пользовались и древние дети Ночи: колдуны, шаманы, ведьмы…

— Так, и что в них такого особенного? — прервал я безумно интересный, но все же не к месту развернутый священником исторический экскурс. В любой другой день я многое бы отдал за такую информацию, но, учитывая жесткий цейтнот, в котором мы находились, я предпочел бы услышать сейчас лишь краткую выжимку фактов, а именно, что это за руны, что они делают и как с их помощью можно взять за задницу ворожей.

— А то, Григорий, что в нашей стране даже в древности к такому колдовству не прибегали. Не было тогда такого смешения народов и культур. Каждый этнос развивался и рос отдельно от остальных. По тому же пути шли и те, кто имел причастность к миру Ночи. Древние славяне, от которых берут свои корни наши ворожеи и ведьмаки, рунами не пользовались, у них для этого своя письменность имелась.

— То есть, — резюмировал я слова священника, — ты хочешь сказать, что наши ворожеи к этому непричастны? Но ведь именно Пелагея мне эту хрень впарила! Разве мы не вправе предъявить ей за это?

— Нет, — покачал головой отец Евгений, — я этого не сказал. Очевидно, что сам злой умысел у Пелагеи имелся, иначе она столь редким и мощным артефактом не воспользовалась бы. Но в том-то и смысл. Приди мы к ним и предъяви эту руну, они легко отмажутся — мол,

я не я и корова не моя, а где ты вообще взял эту штуку, нам неизвестно.

— Но я же не вру! Это она мне ее дала, когда похитила меня и сестру. Если нужно, я в том могу чем угодно и перед кем угодно поклясться.

— Да не в клятвах дело, Григорий. Даже если они сознаются в том, что дали тебе эту руну, они ни при каких обстоятельствах не признают, что передали кому-то или же сами воспользовались второй частью амулета — это во-первых. А во-вторых, поймать их, как ты выразился, «на горячем говне» у нас не выйдет, даже если они открыто признают все наши претензии.

— Так, а вот тут поподробнее.

Что-то мне не нравился этот расклад. Меня тут вот уже три месяца кряду стращают сказанными мной невзначай словами, а тем паче данными клятвами. Учат ими не разбрасываться и вообще быть предельно осторожным в том, что и кому я говорю. Мол, раз уж призвал в свидетели богов, луну и других детей Ночи, стало быть, клятва незыблема и за ее нарушение обязательно спросят. Причем спросят, вероятнее всего, кровью. А тут я узнаю, что клятву ворожей при тех же вводных им самим вменить нельзя! Пелагея же клялась, что ни мне, ни моей сестре не причинит никакого вреда до летнего солнцестояния. Там она и богов поминала, и сам священник в свидетели вызвался, насколько я помню. И что? Что за двойные стандарты такие? Приблизительно так я и озвучил свои претензии священнику. Правда, звучали они не так благообразно, как я это выше изложил. Были там и нецензурные слова, от которых у женской половины нашего маленького кружка по интересам покраснели щеки. Особенно забавно было видеть этот эффект на бледном лице Алисы — я вообще не знал, что вурдалаки умеют краснеть.

— Именно тут, ворожей, — терпеливо выслушав мою тираду, ответил священник, — ты и не прав. Вспоминай, что тебе конкретно Пелагея обещала?

Я призадумался.

— Ну как… не трогать ни меня, ни сестру мою…

— Плохо, Григорий. Такие вещи нужно помнить наизусть. Дьявол скрыт, как всегда, в деталях. Нет памяти — записывай. Хоть бы и на диктофон, без разницы.

— Можно подумать, ты помнишь.

— А вот представь себе, Гриша, помню. Работа у меня такая, — священник на секунду закрыл глаза, словно ища ответ где-то на внутренней стороне век, а после выдал то, что сказала мне три месяца назад Пелагея, слово в слово: «Ни я, ни кто-либо из моей семьи не тронут Григория Горина и его семью до дня летнего солнцестояния. В день, когда Земля-матушка вберет в себя всю силу лета, состоится наша с ним дуэль, ибо я вызываю тебя, ворожей Горин». А завершилась эта клятва словами: «Совет и боги тому свидетели».

— Ну, вспоминай, Горин, так было дело?

Я нехотя признал правоту священника. Такие вещи действительно стоит помнить наизусть. Но сути моих претензий озвученная священником клятва Пелагеи не меняла.

— Ну так в чем же я не прав? Она клялась богами, что не причинит нам с сестрой никакого вреда до летнего солнцестояния.

— Верно, — согласился отец Евгений, — только в ее клятве ни слова не было про кота твоего.