Восемь дней в неделю
Шрифт:
— А в чем же?
— Мамочка, а ты не можешь сегодня куда-нибудь пойти?
С лица мамы медленно сползает улыбка.
— Неужели я вам даже в соседней комнате буду мешать?
Голос мамы звучит глухо. Если честно говорить. Ане немного обидно за маму. Но порядок есть порядок.
— Ты не будешь мешать… Не в этом дело…
— Так в чем же, Аня?
— Ну, как тебе сказать… Ну, если ты будешь здесь… Мы… мы… все равно будем чувствовать, что мы не одни.
— А почему ним нужно быть
— Ну, тогда… тогда… так все делают.
Аня замолчала. Очень трудно все это объяснять маме. Неужели она сама не понимает? Если они одни, то чувствуют себя хозяевами. Они все делают сами. Никто не будет им помогать. Никто не будет советовать. Они хотят сами, сами!
Мама салится на краешек табуретки.
— Анечка, — серьезно говорит мама, — что с вами всеми теперь происходит? Почему вы так стремитесь отделиться от взрослых? Я тоже была девочкой. Но я помню: у нас собирались и дети и взрослые… И всем было весело… Никто никому не мешал… Да и как я тебе, могу помешать? Ты вспомни, разве я когда-нибудь вмешивалась в твои личные дела? Неужели у тебя мало свободы?
— Мамочка, ну я же не про тебя говорю. Я — вообще…
— Не понимаю я этого, — говорит мама, — ни вообще, ни в частности. Наверное, что-то изменилось. Скоро ты меня совсем из дома выгонишь.
Сказала мама про то, как дочь ее из дома выгонит, и — словно бомба взорвалась. Невидимая такая, тихая бомба. Было лицо у дочери виноватое, стало упрямое. Глаза стали колючими, непримиримыми. Смотрит так, будто далеко-далеко они сейчас друг от друга. Молчит. Но в молчании этом покорности нет.
«Кажется, я не то сказала», — подумала мама и постаралась вспомнить себя в возрасте дочери. Какая она была? Не такая ли? Жили они в одной комнате пятеро, но все равно был у нее уголок. Там она прятала свои секреты. При первой возможности мчалась во двор, в парк, хоть в дровяной сарай. Там была у них своя компания. И тайны свои они свято хранили от взрослых. И когда в игры их вмешивались — не любили. Только квартир отдельных тогда мало было. Раньше по углам прятались, а теперь по квартирам. Вот и вся разница.
— Ну, ладно, — вздохнула мама. — Это я пошутила.
— Нет, ты не пошутила, — упрямо мотнула головой Аня. — Я тебя из дома выгонять не собиралась. Если ты так думаешь…
— Господи, да никак я не думаю! — воскликнула мама. — Если ты позвала гостей, так пошевеливайся. Давай вместе что-нибудь приготовим.
— А нам ничего не нужно, — сказала Аня, и колючки в ее глазах начали таять.
— Торт пропадет. Что же, я его зря покупала?
— Ладно, съедим, — согласилась Аня.
— Тогда и чай сами поставите.
— Конечно, что мы, сами не справимся?!
— Тогда я пойду.
— Куда?
— В кино. Часов до восьми. Вам хватит?
—
— Ну, чудесно, — сказала мама фальшивым голосом. — Пока.
— Пока.
Мама надела пальто и вышла на лестницу. Аня постояла минутку, соображая, не очень ли все вышло обидно для мамы. Вроде, не очень. Вот только торт… Аня выскочила на лестницу и, перегнувшись через перила, крикнула в колодец: — Мамочка, мы тебе торта оставим…
Но мамы на лестнице уже не было. Ане отозвался какой-то молодой человек, поднимавшийся наверх. Он спросил, какой торт. Аня показала ему язык и вбежала в квартиру как раз навстречу телефонному звонку.
Звонили девочки.
— Порядок?
— Порядок!
— Анька, ты гений! Сейчас мы всех обзвоним. Климова звать?
— С какой еще стати?
В трубке хихикнули. Аня положила трубку на рычаг и подошла к окну. Их дом — в виде буквы «г». На верхней перекладине «г» — окна квартиры Климовых. Во всех окнах горит свет. Климов, наверное, сидит сейчас за столом, решает свои задачки. Так ему и надо. Больно ученый. А вообще-то, мог бы и позвонить.
Аня с надеждой смотрит на телефон, но тот молчит. Почему-то Ане вдруг становится грустно. Конечно, Климова она ненавидит по-прежнему, но если бы он позвонил, она, может быть, его бы и простила.
Анины размышления прерывает звонок в дверь. Он гремит долго и оглушительно, сразу понятно, что пришел не кто-нибудь, пришли свободные люди.
Первым, разумеется, вваливается Кузнецов. Как ни в чем не бывало он протягивает Ане свою красную холодную руку.
— Приветик! Родительницу куда отправила?
Ане неприятно, что Кузнецов называет ее маму «родительницей». Она говорит холодным тоном:
— Мама ушла в кино.
Но Кузнецова никаким тоном не смутишь.
— Молоток! — одобрительно говорит он и швыряет пальто на вешалку так, что оно повисает сразу на трех крючках.
Пока раздеваются девочки, Игорь и Саня, Олег внимательно изучает себя в зеркале.
— Что-то мне сегодня мой внешний вид не нравится, — заявляет он. — Игорек, а ты как относишься к моему внешнему виду?
— Довольно противный.
— Да? — иронически удивляется Кузнецов. — А многим нравится. Верно, Саня?
Но Саня — верный Олегов солдат не умеет поддерживать остроумных бесед.
— Да иди ты… — отмахивается он и, нырнув в комнату, садится на корточках перед радиолой. Большие Санины руки словно клешни, вцепляются в ручки настройки. Саня танцевать немного умеет, но делает это неуклюже. Танцующий Саня похож на подъемный кран, которому вдруг захотелось немного согреться. Кроме того, он всегда наступает на ноги. Девочки танцевать с ним не любят. Санино дело — радиола.