Восемь Драконов и Серебряная Змея
Шрифт:
— И, конечно же, чаще всего ты применял его в веселых домах, — с притворной строгостью отметила Му Ваньцин. Глядя на вновь смутившегося юношу, она весело рассмеялась. — Не обижайся, муж мой, я просто шучу, — добавила она, чуть крепче сжав его ладонь.
— Клянусь, любимая жена моя, после встречи с тобой, я и думать забыл о других женщинах, — проговорил свекольно-красный Шэчи. — Даже во хмелю и во сне, никто, кроме тебя, не приходил мне на ум.
— Я верю тебе, мой милый муж, — легко согласилась Ваньцин, и, обняв юношу за плечи, коротко поцеловала его в щеку. — Твое смущение — лучшее тому доказательство. Послушай
— Глупая болтовня того безумца, Юэ Фансяна, хоть и не несла в себе ничего полезного, но все же заставила меня задуматься, — медленно заговорила девушка. — Задуматься о том, что каждый из нас смертен, и время, отмеренное нам великим небом, не так уж и велико. Пэн Цзу, что прожил сто тридцать лет, до сих пор остается старейшим из смертных, а славный Ма Мэнци, умерший от старости в сорок семь лет, считался отжившим полный жизненный срок[3]. Моя мать уже немолода — несколько лет назад, ей исполнилось сорок. Пусть старость и не осмеливается пока приблизиться к ней, матушка давно шагнула за половину своего жизненного пути. Я же, — голос Му Ваньцин дрогнул, и она на мгновение умолкла.
— Я же долгое время не знала, что мы — мать и дочь, — продолжила она, тише и медленнее. — Я не успела узнать ее по-новому, без стоящих между нами боли и горечи восемнадцатилетней разлуки с моим отцом. Я… скучаю по ней, Шэчи, — призналась она. — Скучаю по матери, которой не имела, и которую знала лишь как учителя. Скучаю уже долго. Я не хотела говорить тебе об этом, чтобы не нарушать твои планы, но раз уж срочных дел у нас нет, мы могли бы…
Она не смогла договорить — остановившись, Инь Шэчи шагнул к девушке, и заключил ее в крепкие объятия, зарываясь лицом в волосы Ваньцин. Та молча склонила голову на его плечо, и юноша ощутил кожей жар ее лица, проникающий сквозь шелк ткани халата, и мокрые капли ее сдерживаемых слез.
— Мы отправимся в Да Ли сейчас же, любимая жена, — с трудом выговорил он, кое-как справившись с комком в горле. — Не медля ни мгновения. Дорожную еду можно купить в пути. Наши лошади домчат нас в Юньнань менее чем за неделю, да что там — за несколько дней.
— Излишняя спешка ни к чему, — с заметным облегчением отозвалась Му Ваньцин, громко шмыгая носом. — Я не хочу повторять тот переход из Шэньси в Да Ли, к которому нас принудила учитель… то есть, матушка, — она расслабленно оперлась на мужа, и тот с готовностью поддержал ее. — Больно уж утомительным и неудобным он был.
— Верно, — ответил Шэчи, также успокоившийся, и весело добавил:
— Не самым мелким из его неудобств были полные целомудрия и воздержания ночи, проведенные под бдительным оком твоей матери.
— Негодный развратник, — хихикнула Ваньцин, и, подняв голову, коротко чмокнула юношу в губы. — Пойдем. Если мы успеем к южным воротам до окончания часа Кролика[4], то минуем толпу, и быстрее выберемся на большую дорогу, — Шэчи согласно кивнул, и, в последний раз сжав жену в объятиях, вновь взялся за повод Зимнего Ветра.
Примечания
[1] Китайская иллюстрация поговорки «умные люди мыслят одинаково». Обсуждая с Чжугэ Ляном способ победить флот царства Вэй, Чжоу Юй предложил, чтобы они написали придуманное у себя на ладони. Показав друг другу написанное, оба обнаружили один и тот же иероглиф — «огонь».
[2]
[3] Пэн Цзу — один из прародителей китайского народа. По легенде, прожил то ли четыреста, то ли сто тридцать лет (я взял реалистичную цифру). Мэнци — второе имя силянского полководца Ма Чао, жившего в эпоху Троецарствия.
[4] Час Кролика — время с 05:00 до 07:00.
Глава 37
Дракон юга хитростью добывает желанное им сокровище, и теряет его по неосторожности
Путь Мужун Фу с соратниками до Ласточкиного Гнезда был быстр, и прерывался лишь на самые необходимые остановки. Утомленная непрерывной скачкой, Ван Юйянь больше отмалчивалась, и беседовала со спутниками лишь из необходимости, как, впрочем, и другие сопровождающие наследника Мужунов. Только Бао Бутун не изменил своей лёгкой натуре: пожилой острослов частенько заговаривал со спутниками, пытаясь расшевелить и подбодрить их безобидной шуткой. Те, по большей части, недовольно огрызались. Одну лишь Ван Юйянь немолодой весельчак оставил в покое — наоборот, в его взгляде, направленном на замкнувшуюся в себе девушку, неизменно мелькало сочувствие.
Когда семёрка всадников, покрытая засохшим потом и дорожной пылью, ранним вечером въехала в ворота Ласточкиного Гнезда, усталая дочь госпожи Ван тихо удалилась в одну из гостевых комнат, где немедленно рухнула на постель, и проспала без сновидений до самого утра.
Пробуждение, омовение при посильной помощи служанки, и смена одежды на чистую прошли для Ван Юйянь, словно продолжение ночного сна — девушка с привычным безразличием принимала хлопоты прислужницы, не обращая на нее большого внимания. Ее мысли, чей бег более не сдерживала дорожная усталость, неуклонно обращались к тому полному горькой обиды мигу, когда ее двоюродный брат, всем сердцем любимый ею, усомнился в искренности Юйянь, и сделал это самым болезненным и оскорбительным способом из возможных.
Девушка с тем же равнодушием посетила завтрак в главной зале поместья, где без аппетита поела, и без интереса отвечала на вопросы присутствующих там же соратников Мужун Фу. Насытившись, она поднялась из-за стола, с намерением уйти, как нечто прервало ее сонное оцепенение. Музыка, звонкая и переливчатая, раздавалась снаружи, и музыка эта была знакома Ван Юйянь. Девушка двинулась на звуки мелодии, и вскоре вышла на веранду поместья, где обнаружила Мужун Фу, играющего на нефритовой флейте-дицзы. Протяжная трель флейты лилась журчанием горного ручейка и песней соловья, и молодой мужчина, поглощённый игрой, не сразу заметил, что у него появился слушатель.
— Сестрица, — с доброжелательным удивлением промолвил он, отняв флейту от губ. — Отдохнула ли ты?
— Я давно не слышала, как ты играешь, — тихо проговорила Ван Юйянь, не обратив внимания на его слова. — Несколько лет, прошедшие с того дня, что мы провели вдвоем на озере Тайху, кажутся мне вечностью.
— Заботы все реже отпускают меня, и все меньше своего времени я могу уделять тем вещам, что приятны и хороши, но не имеют значения для моей великой цели, — с грустной улыбкой ответил Мужун Фу. — Сегодня, у меня выдалось свободное время, и мне захотелось успокоить сердце музыкой.