Восемнадцать лет. Записки арестанта сталинских тюрем и лагерей
Шрифт:
ПРИГОВОР
А через полмесяца, с раннего утра, по несколько человек на каждую букву алфавита стали вызывать «на коридор» со всеми вещами. Группами по восемь-десять человек шли за надзирателем «без отстающих». Надо полагать, что команда «следовать без отстающих» подавалась машинально, просто по привычке. Ни одного человека подгонять не приходилось, так как путь следования оказался крайне коротким, а желание уйти подальше от надоевшей камеры, хоть и к чёрту в зубы — было чрезмерно большим.
В конце коридора — остановка.
— Назовите свою фамилию, имя, отчество!
После ответа «человек в штатском» открывает папку «Дело», некоторое время листает бумаги, ища нужную, достаёт её и невнятным, уставшим голосом (в это день он прочёл не одну сотню таких бумажек) речитативом произносит:
— Особое Совещание при Народном Комиссариате Внутренних дел в своём заседании от июня месяца 1937-го года постановило: за контрреволюционную троцкистскую деятельность подвергнуть гражданина Сагайдака Дмитрия Евгеньевича тюремному заключению со строгой изоляцией сроком на восемь лет. Начало срока считать с 23 апреля 1937-го года.
Переворачивает листок обратной стороной, кладёт его на стол и, указывая на лежащую рядом с листком ручку, говорит:
— Распишитесь в том, что вы ознакомлены с решением Особого Совещания по вашему делу!
— А почему же не было суда с вызовом меня, свидетелей, защиты? Ведь следствие закончено с установлением моей виновности в контрреволюционной агитации по статье 58, часть 10-1, с передачей дела на рассмотрение суда. В чём дело, гражданин начальник?! За что и почему?!
— Я же вам зачитал — кем осуждены, за что и на какой срок! Могу прочесть ещё раз, если не понятно!
Ну вот и кончилось всё — допросы, побои, издевательства, бессонные ночи, стул-дыба.
Восемь лет! Ведь это не восемь дней и не восемь месяцев! С изоляцией… строгой!
Сколько надежд возлагалось на суд. Уже мерещилась близкая свобода. Товарищи по камере считали, что следствие закончилось весьма благоприятно, даже резковато отчитывали меня зато, что я рисовал им своего следователя как изверга, а на самом деле он оказался уж не таким подлецом. Все радовались такому исходу следствия и считали, что суд безусловно не найдёт основания осудить меня. Дело дошло до того, что многие давали адреса своих родных, чтобы я мог принести им весточку из тюрьмы.
Ошиблись все, не учли, что начальник следственного отдела также прекрасно понимал, что дело, состряпанное с двумя подставными свидетелями, являвшимися к тому же секретными осведомителями, да и не давшими в своих показаниях ничего конкретного, кроме «своей глубокой убеждённости», — рассматривать в суде не станут. Хорошо ещё, если только вернут дело обратно на доследование, а могут ведь и освободить за недостаточностью улик, вот и решил поэтому направить «дело» на Особое Совещание. Там уж осечки не будет, там никто не нужен — ни подсудимый, ни следователь — было бы «дело».
Это, конечно, мои личные
Одна за другой прочитываются такие же бумажки, только с различными вариациями сроков и «содеянных преступлений». Шесть, восемь, десять лет. С содержанием в тюрьме или исправительно-трудовых лагерях.
Значительная часть людей молча расписываются. Некоторые от подписи отказываются, спорят, пытаются доказать незаконность вынесенных приговоров, апеллируют к Конституции. В этих случаях «человек в штатском» пишет на обороте: «от подписи отказался» и даёт подписать обоим надзирателям. Вот, оказывается, зачем они здесь присутствуют.
Итак, форма соблюдена. Заключённым приговор объявлен. А зачем нужны были их подписи — не совсем ясно. Ведь в суде, кажется, осуждённый не расписывается в том, что ему приговор объявлен. А впрочем, может быть, я и не прав.
Затем ведут в другую камеру. Здесь уже дверь закрыта на замок. Из камеры слышны истерический хохот, захлёбывающиеся и не менее истерические рыдания, громкие выкрики, слышные даже в коридоре: восемь, десять, КРД, КРТД, СОЭ, КРВЗВД!
ТАКИХ СТАТЕЙ В УГОЛОВНОМ КОДЕКСЕ НЕТ! Кодекс имеет всеобъемлющую статью 58 с пунктами от 1-го до 12-го. Тут и измена Родине, шпионаж в пользу иностранных государств и разведок, и вредительство, саботаж и контрреволюционная агитация, историческая контрреволюция, и много других, подобно этим. Этой статьёй широко пользуются суды.
А вот Особое Совещание и «тройки» не судят, а постановляют («Нэ вмэр Даныло, та болячка вдавыла») — подвергнуть тюремному заключению или исправительным трудовым лагерям.
И несмотря, казалось бы, на такие исключительно страшные и тяжёлые преступления, как «контрреволюционная военнозаговорщицкая вооружённая деятельность» (КРВЗВД) или «контрреволюционная троцкистская деятельность» (КРТ) — Особое Совещание ограничивается сроком, не превышающим пяти лет и без поражения в правах. Но с 1937-го года Особое Совещание стало давать сроки до 10-ти лет.
Наши дела рассматривались в июне, а потому сроки соответствовали расширенным правам, данным Особым Совещаниям. Теперь же пять лет были редкостью, превалировали — десять лет.
В камеру загоняют двести пятьдесят человек, а камера такого же размера, как и та, в которой нас было сто восемьдесят два человека. Несмотря на предусмотрительно убранные нары и стол со скамьями, всё же люди стоят вплотную друг к другу, а в двери толкают ещё и ещё. Когда переполнение камеры достигает предела, всю группу выводят во двор.