Восковые фигуры
Шрифт:
— Эй, ты, там! Спички есть?
— Давай и спички, не обеднеешь! — донеслось с топчана. — Бросай! Сюда бросай!
Камера наполнилась дымом, и было видно, как слоисто вытекает он из окна. Пискунов лежал с открытыми глазами. Сосед затягивался жадно, смачно, огонек в его руке, казалось, уже касается пальцев. Швырнул окурок в окно, улегся, что-то опять бормотал: «Пять единиц на стволе, а он повернулся, падла, и в глаза смотрит. Говорю, затылком повернись, а он, гад, смерти не боится, все смотрит, прямо в душу… Я в него всю обойму… А за что — карцер?..»
Сосед внезапно оборвал себя и захрапел, и Пискунов понял, что если не сделает все сегодня, сейчас, то не заснет
Он был слишком измучен ожиданием, чтобы медлить дальше. Кончить все сразу! Двигаясь как можно осторожнее, встал с кровати. Заскрипел пол, и храп мгновенно прекратился. Пискунов стоял посреди камеры с пистолетом в руке. Медленно поднял руку… Все равно куда, если вдруг… Сосед больше не храпел, дышал спокойно и глубоко. Пискунов сделал еще шаг. Теперь он был рядом. Спящий натянул на себя куртку. Сквозь спутавшиеся волосы была видна наметившаяся лысина. Вот сюда! Пискунов с досадой заметил, как прыгает в руке нацеленное в голову дуло. И вдруг ему показалось все происходящее каким-то нелепым фарсом. Он должен убить. Но кого? Этого жалкого выродка? Этого подонка, палача? Разве убийца он? Он лишь орудие убийства! Человек, сам оказавшийся в жерновах… Мысли шли сами по себе, а руки действовали сами по себе, он поднял пистолет, дрожь прекратилась. Сейчас он сделает это, и душа его наконец успокоится. Он заговорил не своим, а чужим голосом, слыша его как бы со стороны:
— Эй, проснись! Сейчас ты умрешь, ты приговорен. Но прежде я хочу знать — как! Как это произошло? Они были молоды, они любили друг друга, мои отец и мать, я уверен, у них хватило мужества встретить конец, где бы они ни находились в ту страшную минуту. Любовь была их последней опорой, они мысленно были вместе, они обнялись на прощанье, и это было единственное счастье, выпавшее на их долю. Но что чувствовал ты? Я не буду тебя убивать, если твое сердце дрогнуло при виде этих несчастных, не познавших и сотой доли отпущенного им судьбой… Если же нет, тогда приготовься! Да свершится возмездие! — Пискунов приставил дуло к затылку лежащего перед ним человека.
Трудно сказать, как это произошло. В гневных ли словах он расплескал ненависть, или ее было слишком мало, чтобы молча, спокойно нажать на спуск и поставить последнюю точку. Пискунов вдруг понял, да он знал это и раньше, что не убьет, не сможет отнять чужую жизнь. И едва лишь рука его с пистолетом опустилась, как лежащий на топчане вскочил и вырвал у него из рук оружие.
— Давайте закончим эту комедию! Я был на сто процентов уверен, что вы не способны. Интеллигентская мягкотелость! — Это был Алексей Гаврилович. Пока он говорил не то чтобы раздраженно, а с легким оттенком высокомерия, он сбрасывал с себя всю накладную атрибутику — бороденку, парик и маску. — Жалкий, слабый человек! С первого раза не получается, нужна, стало быть, более длительная тренировка… Н-да! Придется…
Пискунов не столько удивился неожиданному превращению, сколько ужаснулся: ведь он был близок, совсем близок
— Послушайте, а если бы я… Как вы могли? — Алексей Гаврилович весь как бы спружинил, выбросил сразу две руки, сжимавшие пистолет, и резко навел дуло на Пискунова.
— Смотрите, как надо!
Почти одновременно с репликой грохнул выстрел, пуля скользнула возле виска, обдав жаром, и словно обладала какой-то силой: падая, он отлетел к кровати, расширенными от ужаса глазами смотрел на наставленное на себя дуло. Вторая пуля угодила в дерево кровати рядом с рукой, полетели щепки. Пискунов качнулся; выстрелы гремели один за другим, пока не кончилась вся обойма. Все эти несколько секунд смерть гуляла вокруг него совсем рядом. Каких-нибудь несколько миллиметров вправо-влево…
— Вот так надо! — повторил возбужденно знакомый, пальба по живой мишени его, видимо, взбодрила, похоже, он гордился собой: глаз не подвел и рука не дрогнула. — Я устроил вам маленький экзамен, — продолжал он, принимая обычное выражение лица, несколько фатоватое. — Вы его, пардон, не выдержали, оскандалились. Придется нервную систему укреплять, закалять, да и мозги вправить не мешает. Иначе, боюсь, будете не способны… А задача-то ответственная. Архиответст-венная.
Пискунов сел на койке, с силой потер щеки ладонями.
— Значит, все это было на самом деле вранье? Насчет исполнителя?
— Вовсе нет! — Алексей Гаврилович внезапно приблизил лицо, стал осматривать Пискунова со всех сторон с легкой завистью. — Как вам эта голубенькая рубашечка идет, просто прелесть! На складе брали? С доплатой?
— Продавщица знакомая. — Михаил был прямо-таки обескуражен.
— Так о чем это я? Ах да. Непременно увидите. Лицом к лицу. А вот когда именно, этого пока сказать не могу. Опять-таки все от вас зависит. Насчет конкретных сроков. Это вы имеете в виду?
Михаил никак не мог успокоиться, душа была взбудоражена. К чему это дурацкое трюкачество, это переодевание? Бормотал в недоумении:
— Ничего не понимаю! Как можно было решиться? А если бы я вдруг… допустим? Нажал…
Знакомый скривил губы, терпеливо объяснил, как младенцу:
— Если бы, если бы! Как будто я вас недостаточно… Ну и означало бы — ошибочка с моей стороны. Был — и нет. Михаил Андреевич! Не о том думаете. Сегодня для вас приготовлен еще один сюрприз: получите персональное приглашение — на казнь. Казнь состоится, как обычно, на рассвете, так что еще есть время поспать. Весьма рекомендую. А то, вижу, измаялись совсем, похудели… Все, не смею больше обременять! — Раскланялся с особой почтительностью, фалдочку пиджака откинул, а ножку отставил для полного впечатления.
Не успели его еще выпустить из камеры, а точнее, не успел еще Пискунов собраться с мыслями, как-то их упорядочить, да и вообще с трудом понимал, сколько прошло времени и что с ним происходило, как тюремная дверь снова раскрылась с медленным, зловещим скрипом.
На этот раз вошли сразу трое: один впереди, двое сзади. Передний, надзиратель Пахомыч, был одет с особой торжественностью: вместо обычных брюк — галифе с лампасами и сапоги в гармошку, через весь китель перекинута красная лента с какой-то надписью; из-за складок читалась несуразица — «впизму». «Вперед, к коммунизму», догадался Пискунов. На голове — форменный картуз с кокардой. Безвкусно, но эффектно. Сам вошедший был с широченными плечами, усат, но несколько расплылся от малоподвижной работы. Он сделал тщетную попытку поклониться и протянул поднос. На подносе лежала бумага. И в этот момент от напряжения, видимо, издал не предусмотренный этикетом звук. Один из тех, что сзади, громко заржал.