Воскресенье на даче

Лейкин Николай Александрович

VIII

ПАКИ И ПАКИ У НМЦЕВЪ

Блдно-лиловая іюньская ночь спустилась надъ Лснымъ. Трубятъ комары. Амалія Богдановна Гельбке, переодвшись изъ холстинковаго платья въ блузу, сидитъ на ступенькахъ, ведущихъ на терассу дачи и отмахивается вткой акаціи отъ комаровъ. Францъ Карлычъ Гельбке въ старой коломянковой парочк и въ гарусныхъ туфляхъ поливаетъ изъ лейки цвты въ своей единственной клумб. Походка его не совсмъ тверда. Онъ слегка покачивается.

— Amalchen! Nicht wahr, bei uns ist sehr gem"uthlich? —

спрашиваетъ онъ жену заплетающимся языкомъ.

— О, ja, Franz, aber diese комары… Ужасно они кусаютъ.

— Это хорошо, мамахенъ.

— Что-же тутъ хорошаго, Францъ? Я вся искусана. Больно, чешется.

— О, ты не знаешь натургешихте… Комары лишнюю кровь отвлекаютъ. Ну, какъ ты сегодня веселилась?

— О, Францъ! Совсмъ хорошо. Danke sehr. Ты знаешь я была совсмъ другого мннія о Грюнштейнъ. Я думала, что онъ къ намъ придетъ что-нибудь кушать, а онъ самъ принесъ дтямъ бомбошки, принесъ апотекершнапсъ и даже раковъ не кушалъ. Сейчасъ видно, что это хорошій человкъ. Свой шнапсъ пилъ и нашихъ раковъ не кушалъ.

— Ну, вотъ видишь… Онъ очень воспитанный человкъ.

— И Аффе хорошій человкъ. Онъ теб, кажется, подарилъ три сигары?

— Да, три сигары. На пробу… Онъ коммиссіонеръ гамбургскихъ сигаръ. Одна сигара въ восемь копекъ, другая десять, третья пятнадцать.

— И ты будешь покупать у него такія дорогія сигары! Фуй, Францъ!

— Я, мамахенъ, его надулъ. Я не буду у него покупать сигары, а отчего-же не взять на пробу? Ему для пробы отъ торговаго дома полагается. Я, мамахенъ, буду по прежнему курить мои рижскія сигары по три рубля сотня.

— Теб, Францъ, и это дорого. Длай, Францъ, экономію на иллюминацію для дня моего рожденія и кури сигары въ два рубля.

— Въ два рубля, Амальхенъ, сигары очень воняютъ. Ты сама скажешь: «пфуй, чмъ это такимъ гадкимъ пахнетъ!»

— Я никогда не скажу «пфуй» тамъ, гд экономія. А экономія намъ нужна для моего рожденія. У насъ будутъ гости.

— Мамаша! Хочешь, я теб скажу одну тайну?

Гельбке остановился передъ женой съ лейкой въ рукахъ и улыбнулся.

— Nud? — спросила Амалія Богдановна.

— Грюнштейнъ теб хочетъ сдлать сюрпризъ въ день твоего рожденія. Онъ хорошій химикъ. Онъ приготовитъ у себя въ аптек фейерверкъ и привезетъ теб въ подарокъ.

— Ist wohl m"oglich? — удивленно воскликнула мадамъ Гельбке и прибавила: — Грюнштейнъ совсмъ хорошій человкъ. И сестра Аффе Матильда прекрасная двушка. Я думала, что она будетъ такъ много есть за фрюштикомъ, а она очень мало ла. Кром того, она принесла дтямъ ягодъ, и когда мы катались на лодк, цлый часъ вязала мой чулокъ для Фрица. И потомъ она принесетъ мн выкройку для платьица Густи и подаритъ моточекъ краснаго шелку.

— Ну, видишь, Амальхенъ, а ты говорила, что у ней

большой ротъ и большіе зубы и что она сть будетъ много. Ты позови ее, Амальхенъ, съ себ на рожденье. Она очень рукодльная двушка и вышьетъ теб какой-нибудь сувениръ. Позовешь?

— Непремнно позову, Францъ.

Пауза. Поливъ цвты, Гельбке поставилъ въ уголокъ на терассу лейку и подслъ къ жен.

— Ну, что, нравится теб, какъ мы сегодня провели день? — спросилъ онъ.

— Даже очень. Одно мн не нравится, что ты много пилъ шнапсъ и пива. Ты пьянъ, Францъ.

— Мамахенъ, когда мы были женихъ и невста, ты мн сказала, что я могу быть немножко пьянъ каждое воскресенье.

— Францъ! Ты сегодня пьянъ не немножко. Ты много пьянъ, ты пьянъ противъ нашего условія.

— Я, Амальхенъ, даже убавилъ сегодня одну бутылку пива противъ моей воскресной порціи.

— Но за то ты пилъ много шнапсъ.

— Ein Eues, Mamachen. Поцлуй въ знакъ прощенія. Я виноватъ.

Гельбке протянулъ губы. Мадамъ Гельбке отвернулась и подставила щеку.

— Цлуй самъ, я не стану тебя цловать. Отъ тебя несетъ, какъ изъ виннаго погреба.

— Сегодня воскресенье — ничего не подлаешь, — оправдывался Гельбке, чмокнувъ жену. — За то я не кутилъ одинъ, а былъ съ своей женой, съ семействомъ… Я пилъ шнапсъ и пиво и моя Амалія видла это. Я пьянъ немножко, но я опять съ Амаліей и Амалія около меня. Амалія знаетъ, что я былъ экономенъ — и она спокойна. Мы издержали пустяки, а мы сегодня и гостей у себя принимали, и на лодк катались, и въ крокетъ играли, и свой квартетъ въ Лсномъ парк пли, и музыку у забора клуба слушали. Ахъ, вальсъ Ланера! Что за прелесть этотъ вальсъ Ланера.

Гельбке началъ напвать.

— Вдь другіе, чтобы слушать музыку, за входъ въ клубъ по полтиннику платили, а мы ничего не платили. Рубль экономіи, Амальхенъ.

— Гд этотъ рубль? Я его не вижу.

— Da hast du. Вотъ. Спрячь въ копилку.

Гельбке ползъ въ кошелекъ, вынулъ оттуда рубль и подалъ жен.

— Вотъ это я люблю, — отвчала она. — Такъ ты долженъ всегда поступать.

— Поцлуйчикъ, мамашенька.

— Хорошо. Но сожми губы, чтобы отъ тебя виномъ не пахло.

Мадамъ Гельбке поцловала мужа. Куковала гд-то кукушка.

— Ты любишь кукушку, Амальхенъ?

— О, да, Францъ!

— И все-то у насъ есть, Амальхенъ, — восторгался Гельбке. — Есть хорошенькая дачка, есть садикъ. Садикъ, правда, не великъ, но за то высокъ — вонъ какія четыре сосны стоятъ.

— И одна береза, — прибавила мадамъ Гельбке. А два куста сирени-то? Ты забыла? И цвла наша сирень! Ты любишь сирень?

— Очень.

— Есть сирень, есть трава, есть клумба, есть цвты, есть кукушка. Неправда-ли, gem"uthlich?

— Gem"uthlich… Franz… — отвчала мадамъ