Воскресенье на даче

Лейкин Николай Александрович

Грусъ прибавилъ ходу часамъ Гельбке. Между прочимъ у калитки происходили взаимныя привтствія.

— Ну, какъ ваша невста, герръ Грусъ? — спросила мадамъ Гельбке.

— Frisch, raunter und gesund… — отвчалъ Грусъ, входя вмст съ другими въ палисадникъ дачи. — Цвтетъ какъ роза.

— Когда свадьба?

— У невсты не хватаетъ до свадьбы тридцать три рубля, у меня сто четырнадцать.

— Такъ давно копите и все еще не хватаетъ. Вы, Грусъ, должно быть много пьете пива и много курите сигаръ.

— О, нтъ… Дома за работой я теперь курю трубку, мадамъ Гельбке, что длаетъ

мн четыре рубля экономіи въ мсяцъ, но что вы сдлаете, если мои давальцы все такой народъ, какъ вашъ Гельбке. У него часы отстаютъ, а онъ не несетъ ихъ къ часовому мастеру.

— Гельбке годъ назадъ чистилъ у васъ свои часы и если они отстаютъ теперь, то это ваша вина. Нтъ, въ самомъ дл, когда-же свадьба?

— Скоро. Я полагаю, что къ сентябрю у насъ будетъ назначенная для женитьбы сумма въ тысячу пятьсотъ рублей. На прошлой недл я получилъ готовое мсто для заводки часовъ въ одномъ пріют, кром того генералъ фонъ Пфифендорфъ поручилъ мн выбрать ему хорошіе бронзовые часы для гостиной и здсь я буду имть рублей пятнадцать коммиссіи.

— Ну, Гельбке! Скорй крокетъ, крокетъ! — хлопалъ въ ладоши Грюнштейнъ. — А пока, гд ваши дти? Я имъ принесъ изъ вашей аптеки ячменные леденцы. Густинька, Фрицхенъ! Da haben sie roстинцы.

Мадамъ Гельбке радостно улыбнулась, подвела къ Грюнштейну дтей и говорила:

— Кланяйтесь и скажите: благодарю, герръ провизоръ.

— А какъ идетъ у нихъ дло съ гимнастикой?

— О, Фрицъ совсмъ акробатъ, — отвчалъ за жену Гельбке и прибавилъ: — Амальхенъ! Ты не просрочь время. Въ три съ половиной часа они должны длать четверть часа упражненія на трапеціи, а въ четыре часа имъ слдуетъ получить въ пищу казеинъ. Есть-ли для нихъ молоко?

— О, sei ruhig… Я не какъ ты… Я аккуратная мать, — отвчала мадамъ Гельбке. — Мои часы на шесть минутъ не отстаютъ.

— Aber, Amalchen… — хотлъ оправдываться Гельбке.

— Нечего, Амальхенъ! Ты былъ вчера въ город и могъ поврить часы по пушк. Наконецъ, вчера была суббота… Къ вамъ по субботамъ ходитъ въ контору для заводки часовъ часовыхъ длъ мастеръ и ты могъ у него поврить свои часы. Гельбке! Ты перестаешь быть аккуратнымъ! — погрозила она ему пальцемъ.

Гельбке и Аффе устанавливали дуги крокета и вынимали изъ ящика шары.

— А апотекершнапсъ будете пить? Я принесъ апотекершвапсъ, — говорилъ Грюнштейнъ, вынимая изъ кармана аптечный флаконъ съ красной жидкостью.

— Нтъ, нтъ! Теперь нельзя! Гельбке и Аффе пили четыре шнапса за фрюштикомъ! — вскричала мадамъ Гельбке. — Они пили и такъ больше своей порціи. Я позволяю Гельбке пить не больше двухъ шнапсовъ по воскресеньямъ за фрюштикомъ. А это все Аффе виноватъ.

— Мамахенъ, мы пbли только три шнапса, а четвертый ты намъ не дала, — заискивающимъ тономъ сказалъ Гельбке.

— Врешь, врешь! Четыре.

— Я и Грусъ выпили сегодня тоже по четыре.

— Это не длаетъ вамъ честь. А невст Груса я скажу, чтобы она лишила его за это права три дня цловать ея руку.

Гельбке подошелъ къ жен и тихо сказалъ:

— Мамахенъ, вдь Грюнштейнъ угощаетъ, вдь этотъ шнапсъ будетъ даромъ. Позволь намъ выпить.

— Даромъ! Ты забываешь, что я должна подать колбасы на закуску. Вдь Грюнштейнъ

безъ закуски пришелъ, — также тихо отвчала она. — А хлбъ?

— Полно, Амальхенъ… У васъ отъ фрюштика осталось десятокъ раковъ — вотъ мы раками и закусимъ.

— А порядокъ? Ты ни во что не ставишь порядокъ? А твоя печень? Вотъ ежели-бы ты былъ капиталистъ, то я позволила-бы теб рисковать здоровьемъ. Ты долженъ беречь свое здоровье для жены и дтей.

— Душечка, вдь я застраховалъ для васъ свою жизнь въ пять тысячъ. Позволь, мамахенъ, выпить шнапсъ.

— Пей, но я буду сердиться, — отвчала мадамъ Гельбке и надулась.

— Есть разршеніе на шнапсъ? — спрашивалъ Грюнштейнъ, слдившій за перешептываніемъ.

— Есть, есть! — радостно воскликнулъ Гельбке.

Появилась рюмка и тарелка раковъ.

— На трав будемъ пить, на трав… Садись вс на траву… Садись вокругъ, — командовалъ Аффе и весело заплъ:

«Bin ich in Wirthshaus eingetreten Gleich einen grossen Kavalier, Da lass icli Brodt und Braten liegen Und ffreife nach den Korkenziher…»

— О, Аффе! Какой вы кутила. Я не люблю такихъ. Я удивляюсь, какъ вамъ ваша сестра позволяетъ, — погрозила ему пальцемъ мадамъ Гельбке.

Мужчины по очереди пили апотекершнапсъ.

— Восторгъ, что такое! — говорилъ Гельбке, проглатывая рюмку жидкости.

— На самомъ лучшемъ спирту и собраны вс травы, способствующія къ пищеваренію. Это жизненный элексиръ, — хвастался Грюштейнъ.

— Честь и слава провизору Грюнштейну! — крикнулъ Аффе.

— Удивительная крпость! — сказалъ Грусъ.

Мадамъ Гельбке продолжала дуться и шептаться съ сестрой Аффе.

— Мамахенъ! Мы такъ веселимся, а ты дуешься и разстраиваешь наше веселье. Полно, брось… Hier ist so gem"uthlich, aber du… Ach, Schande…

— Sehr gem"uthlich! Ausserordentlich gem"uthlich! Еще… — кричалъ Аффе, подставляя рюмку и прибавилъ по-русски: — Русская пословица говоритъ: остатки сладки.

— Meine Herrschaften! Wollen wir noch выпивае'en, — предложилъ Грюнштейнъ, спрягая русскій глаголъ «выпить» на нмецкій манеръ. — Мадамъ Гельбке насъ проститъ. Она добрая.

Предложеніе было принято.

VII

ПАКИ И ПАКИ У РУССКИХЪ

Лсной. Вечеръ. Солнце, позолотивъ въ послдній разъ крыши домовъ, опустилось за сосны. Повяло прохладой. Поулеглась пыль на дорог. Стала садиться роса. На балконахъ и терассахъ дачъ появились самовары. Бродили по улицамъ пьяные дворники. Раздавались гд-то отдаленные звуки гармоніи, кто-то гд-то сочно ругался. На терасс, около остывшаго самовара, передъ только что сейчасъ выпитыми стаканами и чашками сидло семейство Пестиковыхъ. Супруги молчали, дулись другъ на друга и позвывали. Дти еще продолжали пить чаи, раздрызгивая въ чашкахъ куски булки. Клавдія Петровна Пестикова наградила ихъ подзатыльниками и прогнала спать. Изъ комнатъ сталъ доноситься ревъ ребятъ. Михайло Тихонычъ Пестиковъ пыхтлъ и усиленно затягивался папироской.