Воскресенье на даче
Шрифт:
— Переодться въ халатъ, что-ли, — пробормоталъ онъ, отправился въ комнаты и вскор оттуда явился въ халат и туфляхъ.
Клавдія Петровна тоже сходила въ спальню и вернулась въ ситцевой блуз и безъ привязанной косы, а съ собственнымъ крысинымъ хвостикомъ. Она сидла съ размазанными по лбу бровями. Сроватая полоса отъ накрашенной брови шла кверху и упиралась въ проборъ волосъ.
— Мара! — крикнула она кухарк. — Прибирай самоваръ-то!
Что ему тутъ торчать. Самоваръ прибранъ.
— Вотъ и еще воскресенье прошло, —
— Да ужъ нечего сказать, пріятное воскресенье, пріятный праздникъ! — отвчала жена.
— Кто-же, душенька, его испортилъ? Вдь ты сама. Сама ты ползла на ссору съ Доримедонтихой, сама ты задла сосдку и сцпилась съ ней.
— А по вашему, молчать, по вашему, дозволить надъ собой длать всевозможныя надругательства?
— Мало-ли про кого что говорятъ заглазно.
— Вовсе не заглазно. Доримедонтиха прямо во слдъ мн хохотала надъ моимъ платьемъ, она нарочно такъ хохотала, чтобы я слышала.
— Да можетъ быть она объ чемъ-нибудь другомъ хохотала.
— Ну, ужъ пожалуйста! Что я маленькая, что-ли! Разв я не понимаю? А эта наша сосдка, такъ просто она меня бситъ своимъ нахальствомъ. Чисто обсерваторію у себя на балкон устроила. И какъ только у насъ въ саду какой-нибудь разговоръ — сейчасъ она выскочитъ на балконъ, выпучитъ глаза и свой лопухъ разставитъ, чтобы ни словечка не проронить, что мы говоримъ.
— Но вдь тутъ дачи такъ смежно построены, такъ виновата-ли она?
— А вы зачмъ меня въ такое мсто завезли жить, гд дачи смежно построены?
— Душечка, ты сама выбирала дачу.
— Я думала, что палисадникъ, отдляющій нашу дачу отъ сосдней дачи, заростетъ чмъ-нибудь.
— Чмъ-же тутъ зарости, если и кустовъ-то нтъ, а сидитъ всего на все дв голыя сосны. Сосдскій балконъ такъ устроенъ, что…
— Пожалуйста не заступайтесь за эту шлюху, иначе я додумаю, что у васъ съ ней шуры-муры начинаются. Да и то… Всякій разъ какъ я про нее начну — вы сейчасъ заступаться. Какая-нибудь дрянь — и вамъ дороже жены.
— Ну, а что хорошаго, вдругъ дв дряни, Доримедонтиха и сосдка, подадутъ на тебя къ мировому?
— На меня подадутъ, но не на васъ, — рзко отвчала супруга.
Пауза. За палисадникомъ послышался еврейскій жаргонъ проходящаго мимо еврейскаго семейства и потомъ все стихло. Минуту спустя, два дворника вели третьяго. Онъ упирался, барахтался и кричалъ:
— Загуляла ты, ежова голова.
— А ужъ и тощища-же здсь! Сплетницы, жиды, пьяные дворники — и больше ничего… — опять начала супруга. — Такой скуки нигд нтъ.
— Да ужъ слышали. Что все объ одномъ толковать! — отвчалъ супругъ.
— Ну, скажите по совсти: разв вамъ самимъ не скучно?
— Скучно, но что-же длать-то? Намъ будетъ везд скучно, потому что мы веселиться не умемъ. Намъ будетъ и въ Павловск скучно, и въ Лсномъ скучно, и въ Озеркахъ скучно. А нмцы вонъ везд веселятся, даже въ Лсномъ веселятся. Видла давеча въ Беклешовомъ саду катавшуюся
— Ну, что нмцы! Что объ нмцахъ разговаривать! Нмецъ какъ тараканъ, онъ везд уживается и везд ему удобно и уютно.
Опять пауза. Мимо палисадника пробжала, шурша туго накрахмаленнымъ платьемъ, горничная. За ней гнался рослый гимназистъ въ коломянковой блуз и въ форменной фуражк. Горничная кричала:
— Хороша Наташа, да не ваша! Кругла да не тронь ее изъ-за угла.
— Вдь это удивительно! — начинаетъ Клавдія Петровна Пестикова. — Никто изъ знакомыхъ даже въ гости въ этотъ поганый Лсной не детъ. Два воскресенья сидимъ съ тобой глазъ на глазъ и хотя-бы кто изъ знакомыхъ заглянулъ.
— Ну, скажите на милость! — всплеснулъ руками Пестиковъ. — А прідутъ гости, ты на нихъ фыркаешь. Тутъ какъ-то пріхали Петръ Михайлычъ съ братомъ, Кузьма Иванычъ, и ты такъ приняла ихъ нелюбезно, что просто мн совстно было.
— Еще-бы, вы засли въ винтъ играть на цлый вечеръ! Они пріхали въ карет, я намекаю, что не дурно-бы всмъ въ «Аркадію» създить, благо у нихъ карета, а они даже и не внимаютъ.
— Душечка… Но стснять гостей! Вдь они затмъ именно и пріхали къ намъ въ гости, чтобы поиграть въ винтъ.
— Нтъ, сюда не оттого не дутъ гости, а просто оттого, что здсь мсто скучное. Во-первыхъ, мсто скучное, а во-вторыхъ, эта проклятая конка, которая тащится полтора часа. Вагоны отходятъ только до одиннадцати часовъ вечера, да еще и не всегда въ нихъ попадешь. Ты посмотри послдніе вагоны… Вдь мста чуть не штурмомъ берутъ. Извозчиковъ мало… А которые извозчики есть, то т въ праздникъ вечеромъ ломятъ за конецъ въ городъ два рубля.
— Везд тоже самое! — махнулъ рукой мужъ и пронзительно звнулъ во весь ротъ.
Звнула и жена.
За палисадникомъ у сосдей послышался возгласъ:
— Ахъ, Францъ! Ты слышишь? Кукушка… Послушаемъ кукушку. Какъ я люблю, когда кукушка кукуетъ!
Пестиковъ звнулъ еще разъ. Жена ему вторила. У сосдей раздавалось:
— И какъ хорошо соснами пахнетъ! Это такъ здорово. Ты любишь запахъ сосны? Смотри, какая ночная бабочка…
— Что-жъ мы сидимъ, да какъ совы глаза пялимъ? Ужъ надо спать ложиться, что-ли, — проговорилъ Пестиковъ.
— Дйствительно, больше нечего длать. Тощища смертная, — отвчала супруга. — Ты вотъ что… Ты посыпь сегодня въ спальн персидскимъ порошкомъ. Это и отъ блохъ хорошо, и отъ комаровъ хорошо.
— Сыпь сама. Мн лнь. Я и такъ хорошо сплю.
— Вотъ нмецъ сосдній ужъ не сказалъ-бы этого, а услужилъ жен.
— То нмецъ.
Звякнулъ нутреной замокъ, запирающій дверь, выходящую на терассу, и скоро въ дач мелькнулъ огонекъ, мелькнулъ и погасъ. Затмъ въ дач все стихло.