Воскресные охотники
Шрифт:
Сторожъ Миней
Клевъ на уду.
— Спасибо.
— Ну, какъ сегодня?
— Плохо. День ото дня хуже. А вдь весна. Весной должна рыба ловиться. И ума не приложу, съ чего это. Сначала думалъ, что черви у насъ плохи. Червь навозный — онъ не годится, онъ толстъ и жиренъ. Его только щука хватаетъ, а окунь и ершъ обгаютъ. Но сегодня ходилъ на генеральскую дачу и тамъ подъ камнями отличныхъ червей нашелъ: тоненькихъ, веселыхъ. Этихъ всякая рыба должна обожать. Такъ и вьются на крючкахъ… А вотъ поди-жъ ты, все равно не клюетъ.
Старикъ Миней подмигнулъ глазомъ, вытащилъ изъ воды удочку и, показывая червя, продолжалъ:
— Вотъ онъ, червь-то! Играетъ. Червь играетъ, а рыба не клюетъ. На муху-бы половить — мухъ еще нтъ.
— Жаль, что не ловится. А я было тоже хотлъ попробовать половить, — сказалъ молодой человкъ въ студенческой фуражк и въ пиджак, изъ-подъ котораго виднлась блая вышитая по подолу красной бумагой рубаха съ косымъ, тоже вышитымъ воротомъ.
— Что-жъ, попробуйте. Попробовать не устать стать.
— Да ежели не ловится-то.
— Нельзя сказать, чтобъ ужъ совсмъ не ловилась. Ловится, но плохо. А на ваше счастье, можетъ быть, и хорошо заловится. Вдь это нельзя такъ… Кому счастье… Теперича рыба вотъ какъ… Сдлалъ, къ примру, утромъ или днемъ человкъ кому-нибудь хорошее, доброе дло, — помогъ чмъ-нибудь, или такъ на путь истинный наставилъ, — этотъ человкъ смло вечеромъ уди: ему будетъ удача. И не хочетъ окунь клевать, а заклюетъ, насильно заклюетъ. Это ужъ я сколько разъ замчалъ.
— Ну, я, положимъ, насколько помнится, сегодня никому никакого добраго дла не сдлалъ, — отвчалъ молодой человкъ…
— А ученика-то своего, гимназиста, на путь истинный наставляли, науку ему твердили.
— Ну, это я по обязанности, по найму, за деньги.
— А то, можетъ быть, нищему старенькому и убогенькому копечку или краюшечку хлба подали отъ чистаго сердца.
— Нтъ, сегодня нищій не попадался.
— Вотъ то-то и дло, что въ наши мста нищіе не заходятъ. Живемъ мы отъ деревни далеко, стало-быть нищимъ и не расчетъ къ намъ заходить. Тамъ въ деревн подъ каждымъ окномъ что-нибудь да сунутъ, смотришь, оно и наберется, а сюда къ самъ на заводъ онъ изъ-за одной горбушки долженъ идти, — ну, и не расчетъ. А какая это чудесная примта: подать нищему, а потомъ удить. Всегда удача. Вотъ около Троицы лещи начнутъ въ каменьяхъ тереться и икру метать, такъ я нарочно буду на деревню ходить съ копечками, да нищихъ отыскивать. Когда лещъ икру мечетъ — онъ глухъ и слпъ. Ежели счастья Богъ пошлетъ, то мережкой или сткой можно много лещей поддть. Что-жъ, садитесь да закидывайте удочку-то.
— А вотъ сейчасъ червя насажу, — сказалъ молодой человкъ и сталъ приготовлять удочку.
Вечеръ былъ прелестный, теплый. Заходящее солнце пылало краснымъ заревомъ. Вдали, въ лсу, куковали кукушки, щелкали соловьи.
— Самое соловьиное время теперь, — сказалъ Миней. — Тутъ-то они и надсажаются насчетъ пнія, когда черемуха начинаетъ зацвтать.
— Ну, кукушки тоже… — отвчалъ молодой человкъ.
Миней махнулъ рукой.
— Ну, что кукушка! О кукушкахъ не стоитъ и разговаривать. Самая поганая птица, — сказалъ онъ.
— Отчего?
— Оттого, что она лшему праведница. Она лшаго потшаетъ.
— Ну, вотъ… Ты ужъ наскажешь…
— Хотите врьте, хотите нтъ.
— Отчего-же кукушка гршная птица?
— Оттого, что озорница, воръ-птица.
— И про сороку говорятъ, что сорока воровка.
— Сорока все не то. Сорока у человка воруетъ, а кукушка среди своей братіи птицъ первый разбойникъ. Кукушка между птицъ, все равно что кулакъ-мужикъ на деревн. Разоритъ семью и домъ у ней отниметъ. Вдь кукушка сама себ гнзда не вьетъ. Она прилетитъ къ чужому гнзду, выгонитъ птичку, выброситъ ейныя яйца, а сама въ гнздо ея и сядетъ.
— Да что ты! Неужели?
— Да неужто вы этого не знаете! Даже мертвые языки знаете, обучаетесь, какъ мертвецы промежъ себя разговариваютъ, а этого не знаете! Кукушка первый злодй у птицъ. Это не я одинъ вамъ скажу. Вы прочтите въ книжкахъ-то. Тамъ наврное сказано.
— Можетъ быть. Дйствительно, я естественными-то науками не занимался. Я юристъ.
— Да и я не занимался, однако, знаю. Кукушка самая гршная птица и гршне ея нтъ.
— Ну, ежели такъ сказать, то и ястребы…
— Что ястребъ! Ястребъ только убьетъ птицу, убьетъ и състъ, а кукушка въ горести оставитъ птичку неповинную, семью у нея и домъ отниметъ, родъ ея прекратитъ. Это хуже. Вы поплюйте на червяка-то, а потомъ закидывайте удочку.
— Зачмъ? Разв рыба плевки любитъ? — задалъ вопросъ молодой человкъ.
— Это не для рыбы длается, а вы отъ нечистой силы отплевываетесь. Черезъ это она мшать лову не будетъ.
— А разв нечистая сила мшаетъ?
— Хорошему длу нечистая сила всегда помха.
— А почему-же уженье рыбы такъ ужъ особенно хорошее дло?
— Апостолы были рыбарями, такъ чего-жъ вамъ еще! Да и такъ… сказано про нее: врагъ рода человческаго, — ну, она и вредитъ. Нечистая сила-то эта самая. А тутъ и супротивъ нея есть заковычка: съ молитвой закинете, а отъ нея отплюетесь. Тащите! Чего-жъ вы зваете! Видите, поплавокъ-то подъ водой! — крикнулъ Миней.
Молодой человкъ вытянулъ удочку. Крупный окунь показался надъ водой, но сейчасъ-же снова упалъ въ воду.
— Сорвался. Ахъ, какая досада! — проговорилъ молодой человкъ. — Ну, скажите на милость, да онъ и червя скусилъ.
— А это оттого, что безъ молитвы закидывали и отъ нечистой силы не отплевались. Врагъ, врагъ рода человческаго… Это онъ… Онъ и повредилъ. Вдь вотъ вамъ и счастье, а нечистая сила помшала.
— Какое! Просто я заторопился и плохо червя надлъ. Надо другого надвать. Длиненъ червь былъ — вотъ въ чемъ сила. Ну, теперь я маленькаго…
— Давайте я вамъ молитву сотворю… — проговорилъ Миней. — Готово. Теперь плюйте на червя. Плюйте, плюйте… Что вамъ словно слюны жаль! Вотъ такъ. Ну, теперь закидывайте. Теперь будетъ ладно.
Молодой человкъ закинулъ удочку.
Миней умолкъ и погрузился въ созерцаніе поплавка. Созерцалъ поплавокъ и молодой человкъ. Было тихо. За ркой мычала корова. Раздавался всплескъ весла.
— Сидишь?
— Да что-жъ мн длать-то, коли не сидть? Такая ужъ наша караульная обязанность, — отвчалъ караульный сторожъ Миней изъ лодки, носъ которой былъ вытащенъ на отлогій песчаный берегъ рки.