Восьмая нота
Шрифт:
– Что с тобой? Что с тобой? Что с тобой?
А что со мной? Я только жить начинаю. Пусть во снах. Но жизнь, она везде жизнь!
У костра бы посидеть – под солнцем-то все места давно заняты. У полувековых мужиков и не такое случается.
В ком много света, тому темно.
– Что вы делаете в столь поздний час?
– Звездное небо в себе сверяю. В человеке звезд не меньше, чем там.
Она так высоко взмахнула рукой, что не хватило шеи проследить за ней.
– У них годы световые, у нас человеческие. Август – числослов.
– Это как?
– А
– Я не думал о звездопадах в людях.
– По вам это заметно. У тех, кто смотрит на звезды, шея красивая и до глаз их не дотянуться.
– Когда в людях звезды падают, желания можно загадывать?
– Что вы, ни в коем случае. Небо обеднеет.
– Оно же далеко от нас.
– От рук – да. А что глазам близко, то и наше.
Светает, пора. Пойду пить чай, чудить, целовать остывший подстаканник.
– Я к стене отвернусь, там ответов полно. А вы?
– К облакам. Это лучшее, что получается у людей при выдохе.
– Смотрите, последняя звезда упала. Вы что-то загадаете?
– Да. Пусть и у вас кто-то спросит однажды: «Что вы делаете в столь поздний час?» И вы ответите: «Звездное время в себе сверяю».
Тут и проснулся. Потянуло на балкон: на звезды взглянуть не терпелось.
– Не споткнитесь.
– О что?
– О звезды. Они у вас под ногами.
– Если споткнусь, вы загадаете желание?
– Обязательно загадаю.
– Я буду, буду еще долго спотыкаться.
Буднично, неожиданно, как будильник, взорвался голос жены:
– Ты с кем там на балконе?
– Спи, с сигаретой.
– Всё с тобой понятно.
Всё понятно было в детстве. Когда дошло, что мало понимаю, детство закончилось. Понимание, как и детство, не вернуть. Живым трудно, живое жжет, и жизнь от жизни длиннее смерти. Завтра к доктору на прием: у меня недуг. Я захлебываюсь от восторгов. В ком много света, тому темно. Жаль, докторов этому в институтах не учили. Откуда им знать, что облако – лучшее, что получается у людей при выдохе. Не стоит бояться быть смешным. У нас, полувековых мужиков, и не такое бывает. А сказки, они и после нас остаются. Взрослые сказки короткие, как жизнь, их в виде дефиса на камнях высекают.
Рыжинка
Однажды долгое время не выходил из дома – людей боялся. А тут такое утро ударило по окнам! Не выдержал. Во дворе в золотой песочнице маленькая рыжая девчонка соорудила дворец. Вокруг сидели куклы, она им что-то строго объясняла, но улыбка ожидания невероятного не сходила с ее лица. Меня потянуло к человеку.
– Давай знакомиться, крошка.
– Я не могу, мне шесть лет.
Утро померкло, вернулся в опостылевшую комнату. Я совсем не думал о девочке, не давала покоя неудача.
Следующим утром не оказалось ни чая, ни хлеба. Пришлось отправиться за покупками. Она стояла у дверей подъезда, куклы
– Давайте знакомиться?
– Ты же не хотела этого вчера.
– То было вчера.
– Ты долго меня ждала?
– Да, видите, все куклы на боку валяются.
– Зачем я тебе, рыжинка?
– Сказать.
– Что тебе хочется такое сказать?
– Мне сегодня наконец-то исполнилось семь.
– Вот и славно, поздравляю.
– А вам сколько?
– Много, но это ничего не значит
– Почему вы так думаете?
И тут вырвалось само собой:
– Я буду тебя ждать, рыжинка.
– Сколько?
– Одиннадцать лет.
– Хорошо, постараюсь быстро-быстро расти. А вы чем станете заниматься в это время?
– А я буду не стареть.
Вот так расстались на целых одиннадцать лет. Чая с хлебом не купил, приобрел рулон бумаги и цветные карандаши. Долгое время не выходил из дома – рисовал календари. Когда прошел первый год, календарь подарил другу. Второй год отдал соседу. Третий продал: не на что было купить хлеба и чая. Вот так незаметно минуло десять лет. На одиннадцатом стал считать дни. Завтра ей исполняется восемнадцать. Впереди еще целая вечность – ночь.
Смысла нет ни в чем, любой смысл – вымысел симулянтов. Есть мелодия каждой жизни, вот эту песню и стоит слушать. Какая хорошая сегодня ночь, только бы она никогда не кончалась. Я знаю: «Человек больше, чем жизнь!» И она это знает.
Несогласное эхо
И аисты в клочья разорванного белого листа, и облака, и журавли из ненаписанной книги, и пожелтевшие черновики опавшей листвы – всё смешалось.
Она солгала. В ее имени нет гласных и не могло быть. Гласные – эхо, согласные – сор. Для хора таинств согласные не подходят. Эхо, освобождаясь, наполняет полетом, недоступным для рук, неподвластным свету.
– Ты что-то хотела сказать?
– Достань на минутку эхо.
– Пойми, в звуках поиск нового наивен.
– Но повторяемость не менее печальна, чем всё остальное.
– Возможно. Знаешь, эхо слишком близко прижимается к Земле, здесь всё недолговечно. С Землей о продлении срока не поспоришь.
– Достань эхо, я тебя умоляю.
Он не мог понять, откуда в ней слух. Она никогда не просила звуков, было достаточно других удовольствий.
– Моя просьба тебя удивила?
– Да. Она отодвинула разлуку.
– А ты хочешь стать эхом?
– Не знаю. Непонятно, как отказаться от остального.
– Тебе необходима твердость согласия?
– Я боюсь протяженности, страшусь угасания.
– Слушай, подари мне это эхо.
– Зачем оно тебе?
И аисты, и облака, и журавли – разве они из листов ненаписанной книги? Нет, пожелтевшие черновики опавшей листвы не мои. Их затоптанность напоминает эхо, прижатое к Земле.