Восьмая нота
Шрифт:
А тут как на грех на одном из перекрестков светофор сломался. Сколько писали по этому поводу, звонили, а он все так же печально взирает своими темными от тоски триадами глаз. Их вертикальность пугает до пяток. И вдруг в самый пик на этом злополучном месте зачем-то передают в кабину букет красных-красных гвоздик, и я помимо воли на тормоза жму. Господи, если бы не букет! Мимо на огромной скорости пролетел большегрузный автомобиль. И меня осенило, что от ужина вовек беременности не видать. Пусть он меня хоть каждую ночь оприходывает, ребенка без любви не бывает, организму в этом деле особый настрой требуется.
Вот как цветы собирают в букеты, так я стала из лиц пассажиров
Люблю красный цвет светофора, он как губы, дальше которых хода нет. На желтом предчувствую прикосновение пальцев. Зеленый завораживает приближением небывалого счастья внутри. Вот так все светофоры города переметнулись на мою сторону, видно, фортуна до самого железа дошла. Когда требуются другие цвета, смотрю на небо, трамвай становится самолетом, рельсы – радугами-сестричками, близняшками длинноногими.
Порой пассажиры жалуются, что остановки пропускаю. Странные люди! Какие могут быть остановки на небесах? Влюбиться – это как убить двоих, двух одним махом из списка обычных вычеркнуть. Вот и ко мне она пришла, эта любовь, а он, глупый, и не знает, ходит и ходит по земле пешком. Я так загорелась желанием забеременеть, что все во мне заликовало от ожидания чуда. Господь человеку два глаза дал: одним видеть, другим хотеть. Вот захотела и увидела внутри себя ребеночка, и забеременела – одним словом, от ужина.
Мужик-то мой не поверил, заподозрил, подумал, на стороне согрешила. Долго-долго допытывался: «Как все это происходило и кто он?»
А я ему, бедняге, одно твердила:
– Глупый, у нас девочка будет скоро.
– Почему обязательно девочка, а вдруг парень получится?
Не стала обижать, нам, бабам, давно известно, Господь пол
того из супругов выбирает, кто любит больше. От телевизора-то мало толку. Всё на свете от любви: и свет из нее, и вода-по-илица, и те же рельсы душа в душу живут, потому и трамваи до сих пор по ним куда следует катятся.
Нынче себя больше любят, вот и рождаемость вниз пошла. А нам, бабам, что, мы и без мужиков рожать можем. Допустим, как я, от ужина. От завтрака невозможно, он второпях происходит, обед на людях. А от ужина нате вам, пожалуйста.
Нажарю сегодня картошки с лучком, пусть лопает, отец все-таки по полу, не по сути, там мать и отец нашей девочки я, баба двенадцатого маршрута. Счастливых билетов в депо уйма, рулонами валяются, ешь не хочу. Да только счастья всего в жизни не перепробуешь. Глотнула разок и будет, дальше благодари людей и Господа. А эти, которые себя любят, их или клопы заедят, или… Лучше пускай пешком ходят, к себе в трамвай не пущу, он хоть и мужского рода, а пустоты не терпит.
– Ну, тронулись! Следующая остановка… А знаете, никакой остановки не будет!..
На вдохе
Он не был инопланетянином, и даже НЛО не интересовался, и фантастику не читал никогда. Но все же, все же отличался от людей. Сказки предпочитал по утрам, потому что утром уют малодоступен. И в гости ходил в самую рань, когда
Он выдумывал гномов – взрослых с ярко выраженным чувством отсутствия зрелости. Они разъезжали по городу в детских колясках, раздавали стихи. Люди смущались маленьких рук, брали, читали, плакали по утраченному. Оттого в этом городе утро длилось дольше, чем в других городах. А еще он выдумал лишние деньги. И не было в городе ни одного ребенка, который бы не попробовал пломбир в шоколаде, и ни одного старика, которому бы не хватило денег на лекарства. Контролеры в общественном транспорте угощали детей конфетами и фантики велели хранить до конца поездки. А когда летом отключали горячую воду, во всех парикмахерских головы людям мыли бесплатно.
Но жить на вдохе долго вредно, и он выдумал для себя выдох: «А какое оно, счастье, у людей?» Себя человеком не считал, возможно, оттого что счастье недоступно. Конечно, он мог выдумать, но выдуманное счастье смешно, а смеяться он не умел, для этого ум необходим. На вдохе был вскормлен, так устроен. По телефону доверия не звонил, всё, что до веры, не может иметь смысла. Вера открывает врата надежды на жизнь и руки, иногда это подвластно еще рукам. Пальцы часто указывают на то, что неведомо, например, на одиночество. Почерку его пальцев мешала крупица перца из-под ногтей.
Он не понимал, на чем остановиться, чтобы остаться жить на вдохе. Ладони – людное место, иногда он их разводил, как мосты разводят, и тогда наступал сезон дождей. Дожди всё видят, знают всё. Они из шестого чуда света, из шеи тонкой, как талии трав. Они его так запутали, что он и свою шею стал считать частью дождя: «В щепоти пальцев соль молитвы».
Он вздрогнул, застучал по подоконнику, как по клавишам органа, и уверовал, что в этой мелодии и есть слова, которые необходимы. Врата надежды на жизнь приоткрылись, и просьба к людям обернулась словом: «Любовь – вдох, все остальное выдох. Любовь – явь, все остальное яд из страхов поспешных событий, из странствий по тропам бытия. Не спи – спящие голосуют за смерть. В колыбелях любви, в ладонях пальцы взорваны историей жизни. Подсвечники твоих рук на подоконнике освещают идущих навстречу. На кольцах, как на куполах церквей, всегда полдень. Сухота суток, судьи поступков останутся во снах. Вы явились. Вас двое на одно дыхание жизни. Не спи, сон – сор. Вы нашлись, значит, состоялись. Любовь – вход, все остальное – выход из жизни».
Он не был инопланетянином, родился с изъяном, не умел думать и дышал не так, как все. У него не было выхода, только вход. Такие невидимы, поэтому вы и не знаете его. А мне повезло.
Знания – вещь фиксированная, разве можно зафиксировать дождь? Попробуйте, и репутация будет подмочена. Займитесь-ка лучше поиском седьмого чуда – полусветом сомнений. На этих полустанках любви вам встретятся крупицы перца с его пальцев. Ладони – людное место: когда эти мосты разводят, открываются врата веры с надеждой на жизнь. Дышите. Любовь – вдох, а дальше как получится. В щепоти ваших пальцев – соль молитвы. Время пришло собирать постояльцев ладоней воедино во имя торжества вдоха.