Восьмая нота
Шрифт:
– Если ты никому не расскажешь, то делай со мной всё, что пожелаешь.
– Что значит всё?
– Всё-всё, до самого главного.
Нет! Я не мог! Не умел! Не хотел! Боялся! Осмелился лишь поцеловать нежную поверхность треугольника в мелких кудряшках русых волос.
– Как мило, как славно ты это сделал.
– Нам пора, скоро родители заявятся.
Мы вышли из подъезда пройтись, в себя прийти. Лето как-то убого сворачивалось в осень. Рябина пялилась на меня розовыми сосками глаз, тыкала ветками в спину.
– Вот два
Взял, испугался, к друзьям убежал куролесить. Во время последнего вступительного экзамена, я тогда в театральный подал документы, она нашла меня там.
– Как мне поступить, скажи?
– Ну, твои же родители все давно решили.
– То родители, а не я. Как поступить, скажи?
У меня маячила театральная карьера, я умел хорошо целоваться. Меня ждали на последнем экзамене. Она вырвала руку и ушла. А нас отправили в колхоз убирать картошку. Она в это время вышла замуж. Я завел полевой роман с девчонкой из группы, выслушал кучу комплиментов по искусству поцелуя. Соседка еще какое-то время, по привычке, забегала ко мне за книгами, мы порой даже целовались. Мне хотелось красных ягод на белом снегу груди.
– Нет, нет, не твое. Ты хотел научиться целоваться?
– Хотел.
– Я тебя хорошо научила?
– Хорошо.
– Хочешь – повторим.
– Хочу.
Из института с успехом выгнали, отправили в армию. А она начала рожать. Нынче трижды бабушка, а я артист погорелого театра. Подрабатываю, где придется. В основном жду сна. Он моя единственная и желанная собственность. Жизнь не задалась. Сон не подводит, каждую ночь является спасать от жизни.
– Как мило ты это сделал.
– Ты никуда не торопишься?
– Нет, ты со мной, куда торопиться?
– Можно, повторю столько раз, сколько волосков на нём?
– Не спеши, там вечность.
– Она моя?
– Твоя, только никому не рассказывай об этом.
– Вот, возьми.
– Что это?
– Золотой обмен.
– А не поздно, соседушка?
– Поздно, да подлым быть надоело.
– Давай-ка почаевничаем, пока внуки гуляют.
– Можно, поцелую, как тогда?
– Дурак ты старый, я этими губами внучатам сказки рассказываю.
– А жить как?
– Руки мой, щец горяченьких плесну.
Бабло
Я богат, живу в усадьбе. И сыт, и пьян, и нос в табаке. И всё благодаря Лаврентию Палычу Берии. Взяток не брал, депутатов не грабил, бандитом не был. «Бабки» в девяностые сколотил, особенно не парился, оно само так вышло. Училка бывшая под руку попала. Она меня по истории двойками бомбила, а как жизнь поприжала, призналась, что история партии не кормит и за квартиру не платит.
– Ангелина Васильевна, раньше вы на нее работали, пусть она теперь на нас с вами попашет.
– Как оказалось, Коленька, история пустой звук, кто громче топнул, тому она и вторит. Зря «Аврора» из пушки бабахала.
– Зря ничего не бывает, хотите, сделаю вас любовницей Берии?
– Боже упаси, да его и нет давно.
– Зато вы есть, и память при вас, и я на подхвате.
– Коля, я педагог, а не проститутка.
– Проститутка – Троцкий. Педагогика – бред. Давайте приводите себя в порядок. Побольше жеманства, скромности скрытой. Тряпок завтра подброшу. Клиентура ждать себя не заставит.
– Николай, как можно в мои-то годы?
– Ангелина Васильевна, ваши года нам богатство дадут. Покопайтесь в памяти и за дело, оно у нас правое, шевелите левой и вперед.
Ни «нет», ни «да» не прозвучало в ответ, но улыбка пожилой Моны Лизы на лице заиграла. Я обзвонил местные СМИ, так, мол, и так. Давайте репутацию учительскую подмочим. Прессе нашей палец в рот не клади, мигом скумекала. Ну и пошло-поехало. Приоделись оба, в ресторанах стали узнавать, на тусовки зовут.
– Ну, что, Ангелина Васильевна, пора столицы окучивать.
– Эх, Коля, Коля, куда вы меня ввергли.
– Верной дорогой идем: и Лаврентию Палычу лестно, вон какую бабу отхватил, и нам сытно.
Полетели в столицу, столик в «Праге» заказали. Журналистов, как мух, поналетело, десятка три на скорой увезли, слюной подавились, бедолаги.
– Скажите, а правда?
– Правда, и спала с ним сама, и ела. Как сейчас помню, дневник мой проверит, двойки на пятаки переправит и сразу за стол тащит.
– Значит, он ее прямо на столе?
– Спрашивайте сами, я тогда совсем пацаном малым был, в этих делах плохо разбирался.
– Ангелина Васильевна, стол скользил?
– За столом, молодые люди, едят. Хозяин хлебосольным был, знал толк в этом деле.
– Ну, а дальше, после стола, как оно все происходило?
– Поймите меня правильно, ну, не могу я при мальчике такое из себя выдавить.
– А мальчик кто у нас?
– Коля. Он тогда совсем ребенком был, я его подкармливала с барского стола, то балычок подсуну, то бананчиком побалую.
– Коля, выйди на минутку.
– Не могу, господа, я при Ангелине Васильевне с детства охранником тружусь.
– Ладно, сиди пока. Скажите, Ангелина Васильевна, чему вас Берия учил?
– Жизни, господа, жизни.
– А он, правда, в этом деле мастак был?
– Не только умел, но и пользовался этим с большим успехом. Оглянитесь вокруг, сколько охранников в стране, а это всё его дети.
– И Коля ваш от него?
– Да, Коля мой крут, как папа. Коля, покажи им очки отца.
Пришлось достать, поторговаться и продать по частям.
Эти уже десятые по счету будут. Пуговицы с кителя на вторую сотню пошли по рукам гулять.