Воспламеняющая взглядом (Порождающая огонь)

Кинг Стивен

– Я знаю, – сказала она тихо. Он продолжал сжимать ее руку, но Чарли уже не протестовала. – Только не надо громко. Я думаю, они подслушивают.

Они! Горячая волна торжества захлестнула Рэйнберда. Он и забыл, когда в последний раз испытывал такое. Они. Сама сказала – они!

Чувствуя, как поддается броня, в которую заковалась Чарли Макги, он бессознательно стиснул ее руку.

– О-ой!

– Прости, подружка, – сказал он, слегка разжимая пальцы. – Что подслушивают, уж это точно. Только не сейчас, когда нет тока. Все, больше не могу... пусть меня выпустят! – Он весь дрожал.

– Кто это – конговцы?

– А ты не знаешь?.. Ну да, ты еще маленькая.

Война, подружка. Война во Вьетнаме. Вьетконговцы – они были плохие. Жили в джунглях. И носили такие черные... Ну, вроде пижамы. Ты ведь знаешь про вьетнамскую войну? Она знала... смутно.

– Наш патруль напоролся на засаду, – начал он. Это была правда, но дальше дороги Рэйнберда и правды расходились. Стоило ли смущать девочку такой деталью, что все они закосели – салаги накурились камбоджийской марихуаны, а их лейтенантик, выпускник Вест-Пойнта, уже балансировавший на грани безумия, вконец одурел от пейота, который он жевал не переставая. Однажды Рэйнберд сам видел, как этот лейтенантик разрядил обойму в живот беременной женщины и оттуда полетели куски шестимесячного ребенка; позже лейтенантик объяснил им, что это называется «аборт по-вестпойнтски». И вот их патрульная команда возвращалась на базу и напоролась на засаду, только в засаде сидели свои же ребята, закосевшие на порядок выше, так что четверых патрульных уложили на месте. Не стоит, решил Рэйнберд, посвящать девочку в эти подробности, равно как и в то, что мина, разукрасившая ему половину лица, была изготовлена в Мэриленде.

– Спастись удалось шестерым, – продолжал он. – Мы рванули оттуда. Через джунгли. И меня, видно, понесло не в ту сторону. В ту, не в ту... В такой кретинской войне, когда даже нет линии фронта, кто знает, где она, та сторона? Я отстал от своих. Все пытался отыскать знакомые ориентиры, и вдруг – минное поле. Результат на лице.

– Бедненький, – сказала Чарли.

– Когда я очнулся, я уже был у них в руках, – продолжал Рэйнберд, углубляясь в дебри легендарного острова под названием Чистый Вымысел. На самом деле он пришел в сознание в сайгонском армейском госпитале – с капельницей. – Они сказали, что не будут меня лечить, пока я не отвечу на их вопросы.

ТЕПЕРЬ НЕ ТОРОПИСЬ. ДВА-ТРИ ПРАВИЛЬНЫХ ХОДА, И ПАРТИЯ ЗА ТОБОЙ.

Он возвысил голос, придав ему оттенок горечи и какой-то растерянности перед людской жестокостью.

– Допросы, с утра до вечера допросы. Передвижение частей... развертывание стрелковых подразделений... провиант... их интересовало все. Они не давали мне передышки. Буквально тянули из меня жилы.

– А вы? – с горячностью спросила Чарли. Сердце у него радостно забилось.

– Я объяснял им, что ничего не знаю, что мне нечего сказать, что обыкновенный салага со скаткой за плечами, да просто бирка с номером. А они не верят. А у меня все лицо... такая боль... я на коленях ползал, просил дать мне морфия... потом, говорят... ответишь – будет морфий. И в хороший госпиталь отправим, как ответишь.

Пришел черед Чарли стиснуть ему руку. Она вспомнила глаза Хокстеттера, показывающего ей на металлический поднос, где высится горка деревянной стружки. ТЫ ЖЕ ЗНАЕШЬ, ЧТО Я ТЕБЕ ОТВЕЧУ... ПОДОЖГИ ЭТО, И Я СРАЗУ ОТВЕДУ ТЕБЯ К ОТЦУ. ТЫ МОЖЕШЬ УВИДЕТЬ ЕГО ХОТЬ ЧЕРЕЗ ДВЕ МИНУТЫ. Ее сердце заныло от жалости к этому человеку с израненным лицом, к этому взрослому мужчине, который боялся темноты. Как она понимала все, что ему довелось пережить. Ей была знакома эта боль. По лицу потекли слезы – она беззвучно оплакивала его в темноте... его и немножко себя. То были невыплаканные за пять

месяцев слезы. В них смешались боль и гнев – за Джона Рэйнберда, за отца, за маму, за себя. Эти слезы обжигали.

Она плакала беззвучно, но у Рэйнберда были не уши, а радары, и ему опять пришлось подавить ухмылку. Что и говорить, ловко он поддел броню. Есть простые замки, есть с секретом, но нет таких, к которым нельзя было бы подобрать отмычку.

– Они мне так и не поверили. Они бросили меня в яму, а там темень даже днем. Места – только повернуться, я ползал, натыкаясь на обрубки корней... иногда сверху пробивалась полоска света. Кто-то подходил к яме – комендант, что ли – все спрашивал: надумал отвечать на вопросы? Он говорил, что я стал похож на дохлую рыбу. Что у меня гниет лицо, что то же самое скоро будет с мозгом и тогда я сойду с ума и умру. Он все спрашивал – не соскучился по солнышку? Я просил его... умолял... матерью своей клялся, что ничего не знаю. А они – ржут. Потом закладывали яму досками и землей присыпали. Живьем замуровывали. Темень была... как сейчас...

Он задохнулся, и Чарли еще крепче стиснула его руку, давая понять, что она рядом.

– В этой яме был еще лаз метра на два. Я залезал туда, чтобы... ну, сама понимаешь. Вонь была такая – я думал, концы отдам, задохнусь от запаха собственного дерь... – Он застонал. – Прости. Недетская это история.

– Ничего. Рассказывайте, если вам от этого легче. Он поколебался и решил добавить последний штрих:

– Я просидел там пять месяцев, пока меня не обменяли.

– А что же вы ели?

– Они швыряли мне гнилой рис. Иногда пауков. Живых. Огромные такие пауки – древесные, кажется. Я гонялся за ними впотьмах, убивал их и ел.

– Фу, гадость какая!

– Они меня превратили в зверя, – сказал он и замолчал, тяжело переводя дыхание. – Тебе тут, конечно, живется получше, подружка, но, в сущности, это одно и то же. Мышеловка. Как думаешь, дадут они наконец свет?

Она долго не отвечала, и у него екнуло сердце – не перегнул ли он палку. Затем Чарли сказала:

– Неважно. Главное, мы вместе.

– Это точно, – согласился он и вдруг словно спохватился: – Ты ведь не скажешь им ничего, правда? За такие разговорчики они меня вышвырнут в два счета. А я держусь за работу. С таким лицом хорошую работу найти непросто.

– Не скажу.

Еще немножко подалась броня. Теперь у них был общий секрет.

Он обнимал ее.

Он пытался представить, как обеими руками сожмет эту шейку. Вот главная его цель, остальное мура – эти их тесты и прочие игрушки. Она... а там, глядишь, и он сам. Она ему нравилась все больше и больше. Это уже было похоже на любовь. Придет день, и он проводит ее за последнюю черту и будет жадно искать ответ в ее глазах. А если они дадут ему знак, которого он так долго ждал... возможно, он последует за ней.

Да. Возможно, в этот мрак кромешный они отправятся вместе.

А там, за дверью прокатывались волны общего смятения – то где-то далеко, то совсем рядом.

Рэйнберд мысленно поплевал на руки и с новыми силами принялся за дело.

***

У Энди и в мыслях не было, что его не могут вызволить по одной простой причине: с выходом из строя электросети автоматически заклинило двери. Потеряв всякое представление о времени, доведенный паническим страхом до полуобморочного состояния, он был уверен, что загорелось здание, уже, казалось, чувствовал запах дыма. Между тем небо расчистилось: дело шло к сумеркам.