Воспламеняющая взглядом (Порождающая огонь)
Шрифт:
Все эти перемены не отразились на жизни двух особняков, построенных до гражданской войны, с их кондиционированными комнатами и различными службами в нижних этажах. Кое-что общее, впрочем, было: Чарли Макги тоже начала учиться. Идея принадлежала Хокстетеру, но если б не Джон Рэйнберд, Чарли ни за что бы не согласилась.
– Хуже не будет, – сказал он. – Разве это дело, чтобы такая умница отстала от своих однолеток. Да если б мне, черт возьми... извини, Чарли... если б мне дали настоящее образование, а не восемь классов... Драил бы сейчас полы, как же. И потом, как-никак отвлечешься.
И
Джон трижды рисковал своим местом, передавая записки ее отцу, и, чувствуя собственную вину, Чарли старалась доставить Джону удовольствие. Он и ей передавал известия об отце: с ним все в порядке, он рад, что и с Чарли тоже, и еще – он участвует в серии тестов. Это ее огорчило, но она уже была достаточно взрослой, чтобы понимать, по крайней мере отчасти, – то, что нехорошо для нее, может быть хорошо для отца. А что хорошо дл нее, начинала думать она, лучше всего знает Джон. Его бесхитростная, несколько забавная манера говорить (не успевает извиниться, как уже опять выругался – вот умора) действовала на нее безотказно.
После того разговора он больше не советовал ей что-либо поджигать, ни разу за десять дней. На подобные темы они теперь говорили шепотом, на кухне, где, сказал он, нет «жучков». Но вот однажды он спросил:
– Ну что, Чарли, ты больше не думала насчет их предложения? – По ее просьбе он отставил «подружку» и стал звать ее по имени.
Ее охватил озноб. После событий на ферме Мэндерсов от одной мысли о поджоге ее начинало колотить. Она вся напрягалась, руки леденели; в докладных Хокстеттера это называлось «умеренной фобией».
– Я уже говорила, – ответила она. – Я не могу. И не буду.
– Не могу и не буду – разные вещи, – возразил Джон. Он мыл пол – очень медленно, чтобы не прекращать разговора. Пошваркивала швабра. Он говорил, почти не шевеля тубами, будто каторжник под носом у охранника. Чарли молчала.
– Есть кое-какие соображения, – сказал он. – Но если не хочешь слушать, если ты уже все решила, тогда молчу.
– Да нет, говори, – вежливо сказала Чарли, хотя предпочла бы, чтобы он помолчал, а еще лучше вообще не думал об этом, – только зря ее мучает. Но ведь Джон столько для нее сделал... и ей так не хотелось обидеть его. Она нуждалась в друге.
– Понимаешь, тогда, на ферме, они не приняли мер предосторожности, – начал Рэйнберд, – и узнали, чем это пахнет. Зато теперь семь раз отмерят. В самом деле, не устроят же они тесты в комнате, где полно бумаги и тряпок, пропитанных бензином?
– Но ведь... Он остановил ее жестом.
– Подожди, выслушай сначала.
– Слушаю.
– Они знают, что такой – э-э – такой пожарище ты устроила один раз. А тут им нужен маленький костер, Чарли. В этом вся штука. Костерок. А если что и случится – да нет, исключено, ты просто сама не знаешь, что способна теперь лучше владеть собой... ну даже, допустим, что-нибудь случилось... кто будет виноват, а? Ты, что ли? После того как тебе полгода выкручивали руки эти подонки.
Как ни жутковато все это звучало, она прыснула в ладошку при виде его вытянувшейся физиономии. Джон тоже улыбнулся и беспомощно пожал плечами.
– И еще я подумал вот о чем: чтобы научиться себя контролировать, нужно тренироваться и еще раз тренироваться.
– Не надо мне ничего контролировать, я лучше совсем не буду это делать.
– Как знать, как знать, – не сдавался Джон. Он поставил швабру в угол, отжал тряпку и вылил мыльную воду в раковину.
В ведро полилась чистая вода. – А вдруг тебя поймают врасплох?
– Ничего меня не поймают.
– Или у тебя подскочит температура. От гриппа или крупозного воспаления легких или, не знаю, какой-нибудь инфекции. – Это была одна из немногих толковых мыслей Хокстеттера. – Тебе аппендикс вырезали?
– Не-е-ет...
Джон принялся начисто вытирать пол.
– Моему брату вырезали, только сначала у него там все нагноилось, так что он чуть концы не отдал. Мы ведь жили в резервации, и белым было наплевать, живые мы или подохли. У брата была температура чуть не 105 по Фаренгейту, он уже ничего не соображал, ругался по-черному и разговаривал не поймешь с кем. Принял нашего отца за ангела смерти, который пришел, чтобы его унести, – представляешь, схватил нож со стола – и на родного отца... Разве я тебе не рассказывал?
– Не-ет, – прошептала Чарли, но уже не из страха быть услышанной, а от ужаса. – Хотел зарезать?
– Зарезать, – подтвердил Джон, еще раз выжимая тряпку. – Но, конечно, он не отвечал за свои действия. Это все высокая температура. Когда человек в бреду, он может что угодно сказать или сделать. Что угодно.
У Чарли все внутри похолодело. Ни о чем таком она не знала раньше.
– Если же ты научишься контролировать этот свой пиро... как его там...
– Как я смогу его контролировать, если я буду в бреду?
– Тут ты, Чарли, ошибаешься. – Рэйнберд обратился к метафоре Уэнлесса, той самой, которая год назад покоробила Кэпа. – Это как научишься ходить в уборную. Когда научишься, как бы ни хотелось, – все равно дотерпишь. У больных в бреду вся постель бывает мокрая от пота, но чтобы обмочиться – такое случается редко.
Правда, на этот счет Хокстеттер был несколько иного мнения, ну да чего уж там...
– Я что хотел сказать, стоит тебе поставить это дело под контроль, и тебе не о чем волноваться. Черт заперт в коробочку. Но сначала нужно тренироваться и еще раз тренироваться. Как ты училась завязывать шнурки или выводить буквы в детском саду.
– Но я... я не хочу ничего поджигать! И не буду! Не буду!
– Ну вот, все из-за меня, – расстроился Джон. – Разве я думал... Прости, Чарли. В следующий раз прикушу свой длинный язык.
Но в следующий раз она сама завела разговор. Это произошло спустя три или четыре дня, она успела хорошенько обдумать его построения... и, похоже, нашла в них один изъян.
– Они от меня не отстанут, – сказала она. – Будут требовать, чтобы еще зажигала, и еще, и еще. Если бы ты знал, как они за нами гонялись! Они не отвяжутся) Сначала, скажут, маленький костер, потом больше, потом еще больше, потом... Я боюсь... боюсь!