Воспламеняющая взглядом (Порождающая огонь)
Шрифт:
– Не бросай меня! – тут же откликнулся он.
– Ну давай пойдем вместе. Будем держаться за руки. Он как будто задумался.
– Ладно.
Осторожно переставляя ноги, держась друг за дружку, они пробрались в кухню.
– Ты уж, подружка, не сболтни чего. Особенно про это. Что такой здоровяк боится темноты. А то такой гогот подымется – меня отсюда ветром выдует.
– Не подымется, если ты им расскажешь про...
– Может, и нет. Все может быть. – Он хмыкнул. – Только, по мне, лучше бы им не знать. Мне тебя, подружка, сам бог послал.
От его слов у нее на глазах снова навернулись слезы. Наконец добрались
И все же рассказала. Каждый раз его слова почему-то попадали в самое больное место, и – она рассказывала... и плакала. Она ждала встречных вопросов, вытягивания подробностей, осуждения, а вместо этого встретила понимание и молчаливое участие. Не потому ли он сумел понять, через какой ад она прошла, что сам побывал в аду?
– На, попей, – предложила она.
– Спасибо. – Он сделал несколько глотков и вернул ей кувшин. – Спасибо тебе. Она поставила кувшин в холодильник.
– Пошли обратно, – сказал он. – Когда же, наконец, дадут свет? – Скорей бы уж. Сколько они уже здесь вдвоем? Часов семь, прикинул он, не меньше. Скорей бы выбраться отсюда и все хорошенько обмозговать. Нет, не то, о чем она ему сегодня рассказала, тут для него не было ничего нового, – а план дальнейших действий.
– Дадут, дадут, – успокаивала его Чарли. С теми же предосторожностями они проделали обратный путь и уселись на кушетке.
– Они тебе ничего не говорили про твоего?
– Только, что он живой-здоровый, – ответила она.
– А что если я попробую пробраться к нему? – сказал Рэйнберд так, будто его только что осенило.
– А ты можешь? Правда, можешь?
– А что, поменяюсь с Герби отсеками... Увижу, как он там.
Скажу, что ты в норме. Нет, сказать не получится... я ему лучше записку или что-нибудь такое.
– Ты что, это ведь опасно!
– Ну, это если часто. А разок можно – я ведь твой должник. Надо глянуть, что с ним.
Она бросилась к нему на шею и расцеловала. Рэйнберд прижал ее к себе. По-своему он любил ее, сейчас больше, чем когда-либо. Сейчас она принадлежала ему, а он, хотелось верить, ей. До поры до времени.
Они сидели, почти не разговаривая, и Чарли задремала. Но тут он сказал такое, от чего она мгновенно проснулась, как от ушата холодной воды:
– Ну и зажги ты им, если можешь, какую-нибудь дерьмовую кучку, пусть подавятся.
Чарли на секунду потеряла дар речи.
– Я же тебе объясняла, – сказала она. – Это все равно что... выпустить из клетки дикого зверя. Я ведь обещала больше так не делать. Этот солдат в аэропорту... и эти люди на ферме... я убила их... я их сожгла! – Кровь бросилась ей в лицо, она опять была готова расплакаться.
– Ты, я так понял, защищалась.
– Ну и что. Все равно я...
– И к тому же спасала жизнь своему отцу, разве нет? Молчит. Но до него докатилась волна ее горестного замешательства. Он поторопилс прервать паузу, пока она не сообразила, что и ее отец тоже мог погибнуть в том пожаре.
– А твой Хокстеттер... видел я его. В войну я на таких насмотрелся. Дерьмо высшей пробы. Все равно
– Вот и я боюсь, – тихо призналась она.
– Этот тип тебе еще вставит горящий фитиль в зад! Чарли громко захихикала, хотя и смутилась; по ее смеху всегда можно было определить степень дозволенности шутки. Отсмеявшись, она заявила:
– Все равно я ничего не буду поджигать. Я дала себе слово. Это нехорошо, и я не буду.
Пожалуй, достаточно. Пора остановиться. Можно, конечно, и дальше ехать на интуиции, но он уже побаивался. Сказывалась усталость. Подобрать ключи к этой девочке не легче, чем открыть самый надежный сейф. Ехать-то дальше можно, но ежели по дороге споткнешься – пиши пропало.
– Все, молчу. Наверно, ты права.
– А ты, правда, сможешь увидеться с папой?
– Постараюсь, подружка.
– Мне тебя даже жалко, Джон. Вон сколько ты тут со мной просидел. Но, знаешь, я так рада...
– Чего там.
Они поговорили о том о сем, Чарли пристроилась у него на руке. Она задремывала – было уже очень поздно, – и когда минут через сорок дали свет, она крепко спала. Поерзав оттого, что свет бил ей прямо в глаза, она ткнулась ему под мышку. Он в задумчивости смотрел на тонкий стебелек шеи, на изящную головку. В столь хрупкой оболочке такая сила? Возможно ли? Разум отказывается верить, но сердце подсказывало, что это так. Странное и какое-то головокружительное чувство раздвоенности. Если верить сердцу, в этой девочке таилось такое, что никому и не снилось, ну разве только этому безумцу Уэнлессу.
Он перенес ее на кровать и уложил под одеяло. Когда он укрывал ее, она забормотала сквозь сон. Он не удержался и поцеловал ее.
– Спокойной ночи, подружка.
– Спокойной ночи, папочка, – сказала она сонным голосом. После чего перевернулась на другой бок и затихла.
Он постоял над ней еще немного, а затем вышел в гостиную. Десятью минутами позже сюда ворвался сам Хокстеттер.
– Генераторы отказали, – выпалил он. – Гроза. Чертовы замки, все заклинило. Как она тут...
– Не орать, – прошипел Рэйнберд. Он схватил Хокстеттера своими ручищами за отвороты рабочего халата и рывком притянул к себе, нос к носу. – И если вы еще хоть раз при ней узнаете меня, если вы еще хоть раз забудете, что я простой уборщик, я вас убью и сделаю из вас рагу дл кошек.
Хокстеттер издавал нечленораздельные звуки. Он давился слюной.
– Вы меня поняли? Убью. – Рэйнберд дважды встряхнул его.
– По-по-понял.
– Тогда вперед, – сказал Рэйнберд и вытолкал Хокстеттера на котором лица не было, в коридор.
Он в последний раз обернулся, а затем выкатил свою тележку и закрыл дверь; замок сработал автоматически. А Чарли спала себе безмятежно, как не спала уже много месяцев. А может быть, и лет.
МАЛЕНЬКИЕ КОСТРЫ, БОЛЬШОЙ БРАТ
Небывалая гроза прошла. И время прошло – три недели. Затяжное влажное лето продолжало властвовать над восточной Виргинией, но уже распахнули свои двери школы, и грузноватонеуклюжие желтые школьные автобусы засновали взад-вперед по ухоженным дорогам вокруг Лонгмонта. В не таком уж далеком Вашингтоне, округ Колумбия, брал разгон очередной гон законоверчения, сплетен и инсинуаций в привычной атмосфере показухи, порожденной национальным телевидением, системой продуманной утечки информации и густым туманом, который умеют напускать твердолобые.