Воспоминания об Александре Грине
Шрифт:
4 августа по решению социал-демократического и эсеровского комитетов должна была состояться всеобщая забастовка. К этому дню эсеры хотели выпустить прокламацию, но, как на грех, за квартирой, где был установлен их печатный станок, началась усиленная слежка. Решено было, разобрав оборудование, переправить его в безопасное место. Нашли помещение недалеко от города, на хуторе, у родственников одного из членов комитета.
«Прокламацию, - вспоминает Быховский, - я продиктовал Долговязому, который написал ее печатными буквами. Некоторые выражения ему, кажется, не особенно нравились. Но я же не знал, что это будущий видный экзотический беллетрист, и потому не придавал особенного значения его критике. Помнится, однако, что ему хотелось придать этой прокламации необычную для такой литературы, своего рода беллетризирован-ную форму.
…Печатали ее Ганс, Геник (позже в рассказах Грина
– В. С.), я и Долговязый всю ночь поочередно, засыпая на час-два для отдыха. Если бы шпики были более опытны и усердны, им никакого труда не стоило бы проследить меня и особенно Долговязого, когда мы в светлую, лунную ночь шли по безлюдной степи к этому хутору. Хотя вышли мы отдельно из разных улиц, но в ровной как скатерть степи все было видно за одну-две версты как на ладони. Особенно должна была выделяться на этом фоне журавлиная фигура Долговязого».
Грин рассказывал жене, что вскоре после их знакомства Быховский поручил ему написать прокламацию. Прочитав написанное, он сказал: «Гм… гм… А знаешь, Гриневский, мне кажется, из тебя мог бы выйти писатель». (Быховский об этом не пишет, быть может, запамятовал.)
PAGE 434
«Это было, - рассказывал Грин, - как откровение, как первая, шквалом налетевшая любовь. Я затрепетал от этих слов, поняв, что это то единственное, что сделало бы меня счастливым, то единственное, к чему, не зная, должно быть, с детства стремилось мое существо. И сразу же испугался: что я представляю, чтобы сметь думать о писательстве? Что я знаю? Недоучка! Босяк! Но… зерно пало в душу и стало расти. Я нашел свое место в жизни».
Демонстрация 7 августа 1903 года в Екатеринославе была встречена пулями и казацкими нагайками. Несколько человек убитых, множество раненых.
«Вечером, - пишет Быховский, - мы устроили собрание, на котором товарищи излагали все, чему они были свидетелями. Это необходимо было сейчас же зафиксировать, чтобы описать происшедшие события и отправить немедленно корреспонденцию в «Революционную Россию» *.
Тут, между прочим, долговязый Алексей рассказал, что за ним погнался городовой, от которого он хотел скрыться, перепрыгнув через невысокий забор какого-то сада. Но городовой, продолжая преследовать его, тоже перепрыгнул через этот забор. Тогда, по словам Долговязого, он выстрелил в городового из браунинга и убил его наповал. Городовой остался лежать на траве в саду.
Мы хотели об этом факте сообщить в прокламации, выпускаемой нами по поводу расстрела рабочих, и в корреспонденции, направляемой в «Рев. Россию». Однако путаность объяснений Долговязого, где и как это произошло, на какой улице, в каком месте, заставили меня несколько усомниться в правдивости этого сообщения и подождать с опубликованием этого факта.
Действительно, прошло несколько дней. Полиция не сообщала об исчезновении городового. Не было также никаких слухов о нахождении убитого городового в саду или где бы то ни было. Стало ясно, что это плод фантазии Долговязого. Хорошо, что мы воздержались от оповещения этой выдумки, иначе попали бы в скандальное положение. Как видим, фантазия и тогда уже была сильно развита у будущего беллетриста».
* Газета эсеровской партии; издавалась за границей. 435
В городе начались массовые аресты. Быховский и Алексей, наиболее примелькавшиеся шпикам, вынуждены были уехать.
Грин отправился в Киев. Быховский туда же, но кружным путем - ему надо было посетить несколько организаций.
Грин проработал в Киеве около месяца под руководством Степана Слетова (Еремея). «Его находили недурным работником, - продолжает Быховский, - но жаловались, так же, как и в Екатеринославе; на некоторые «странности» его - пристрастие к пивным и незнание счета деньгам. Получив деньги из скудных средств организации, он быстро растранжиривал их, причем так же легко раздавал, как и брал. Само собой понятно что это были небольшие суммы в 15-20 рублей, получаемые им каждый раз, так как больше организация не в состоянии была давать. Но другие подпольщики на такие скромные суммы существовали неделями и больше, а Долговязый на второй-третий день после получки сидел уже без гроша и питался чем только возможно у рабочих. Вскоре, однако, Еремей сплавил Долговязого в Севастополь, считая, что он там в работе среди матросов будет более полезен. Любивший очень передвижения и новые места, Долговязый весьма охотно согласился на эту новую командировку и немедленно укатил в Севастополь».
Может быть, Быховский действительно оказался прав и Грина вела по жизни страсть к перемене мест?
СЕВАСТОПОЛЬ
Грин
К «делу» о пропаганде среди нижних чинов флота были приобщены, а потому сохранились показания квартирной хозяйки Грина:
«Зовут меня Степанида Ивановна Неведрова, мещанка г. Ялты, швея, проживаю в г. Севастополе по Театральной улице, дом Казанджи, № 6.
На предложенные вопросы отвечаю: 22 сентября 1903 года ко мне на квартиру зашел незнакомый мне человек
PAGE 436
и просил отдать ему внаем комнату, о чем… мог узнать по вывешенному на воротах билетику. Договорился он о квартире засветло и в тот же вечер переехал ко мне, принеся с собой свои вещи: старое пальто, одну рубаху и высокие сапоги; два одеяла и подушка у него были; я ему кровати не дала, и спал он на полу. Отдала я ему комнату за 7 рублен в месяц, которые платил он по частям. При прибытии… он предъявил мне паспортную книжку, которую я сама снесла в полицию, где мне сказали - я неграмотна, - что жильца моего зовут Александром Степановичем Григорьевым. Был он человек неразговорчивый, отвечал только на вопросы и мне сказал как-то, что… ко мне переехал с поезда, прибыл в Севастополь искать должности по письменной части, знакомых в городе не имеет, едет издалека (отец его служит где-то фельдшером, мать умерла, есть мачеха и малолетние братья и сестры). Жил он тихо и скромно, ежедневно уходил с утра, часов в семь-восемь… и возвращался большею частью часов в одиннадцать вечера. Дома не обедал, днем заходил в свою комнату изредка. Говорил мне, что все ищет должности, но когда я, узнав об очистившейся в портовой конторе должности бухгалтера с жалованием в 40 руб. в месяц, предложила ему похлопотать об этом месте, он отказался, говоря, что… пойдет только на 50 рублей. Недели через три после переезда ко мне он приобрел плетеную корзину, ту самую, что мне предъявлена (свидетельнице предъявлена корзина, взятая при обыске в квартире Григорьева-Гриневского 11 ноября 1903 года), немного белья и книжек. Прожив с месяц, Григорьев выехал из квартиры на восемь дней, как он говорил в Симферополь, искать место, но неудачно. Прожив по возвращении из Симферополя с неделю, он, как говорил, поехал в какое-то имение неподалеку от Севастополя. Отлучился он дня на три и потом говорил мне, что два дня он провел в имении, а одну ночь ночевал у знакомых в Севастополе. Затем он до обыска у меня жил безвыездно. (Грин уезжал в первый раз в Саратов, во второй - в Ялту.
– В. С. )
После возвращения Григорьева из Симферополя, в начале второго месяца его жительства у меня, к нему стали наведываться посторонние люди, а именно: 1. Молодой, чернявый, без бороды, в усах, с еле пробивающимися бакенбардами, в золотых очках, в студенческой
PAGE 437
форме, роста был он среднего; более никаких примет его я не помню. Этот студент заходил к моему квартиранту два раза днем и засиживался до позднего часа. Раз даже переночевал у Григорьева; это было, припоминаю, в первое его посещение Григорьева; третий раз заходил и снова ночевал у Григорьева, по-видимому, этот же студент, но был уже в старом статском пальто, в штиблетах; впрочем, я боюсь ошибиться, может и другое лицо приняла за студента.
2. Второй, ходивший к Григорьеву несколько раз, был блондин, худенький, стройный, высокий, с еле пробивающимися усами, молодой; по первому впечатлению я приняла его за родного брата Григорьева, о чем и сказала Григорьеву; но последний мне ответил, что это его знакомый. Этот блондин заходил к Григорьеву не раз, но иногда не заставал его дома. Однажды у Григорьева встретились студент и блондин, пили втроем чай и долго беседовали. Добавляю, что блондин ходил всегда в длинном статском пальто и в высоких сапогах. Я заявила своему квартиранту Григорьеву, что у нас без заявки ночевать нельзя посторонним, но он ответил мне - было это за неделю до обыска, - что его гости больше к нему ходить не будут. Фамилии его гостей я у него не спрашивала и этих гостей никогда на улице не встречала. Опознать их в лицо я могу». (К Грину заходили брат Киски - так ласково среди друзей звали Екатерину Александровну Бибергаль - Виктор и его приятель Евгений Синегуб.
– В. С.)